Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

Замолчал и старый отец. Несколько минут ходил он от окна к дверям в раздумье, потом сел к столу, вынул из кармана куртки кисет с табаком, набил трубку, затянулся и сказал Ружене:

— Вот что: как стемнеет, иди сегодня же к старой Вогнутке.

— Зачем?

— Сама знаешь…

— Не знаю ничего.

— Ну… у нее есть коренья, она тебе поможет.

— Ну, отец, как вы нехорошо обо мне думаете! Ведь я хочу ребенка.

— Так ты не хочешь меня слушать?

— Нет.

— А что ты станешь делать с ублюдком?

От этого отвратительного слова у Ружены перехватило дыхание. Она нахмурилась. Но вскоре лицо ее просветлело.

— У меня… будет сын. Я буду его кормить и качать. Будем оба его любить, а если двое полюбят ребенка, так прокормят.

— Кто двое?

Ружена подошла к отцу, погладила его по шершавым, изборожденным, как и его судьба, щекам и ласково сказала:

— Мама и дедушка.

Застывшие морщины на лице отца как бы разгладились от теплого дыхания ее ласковых слов.

— Он будет называть вас «деда… деда», а вы будете качать его на коленях.

Старик вынул трубку изо рта, губы его дрожали.

— Ну… ну… на меня особенно не надейся… Я уже старик, много не заработаю… Знаешь, что богатый хозяин лишнего не заплатит.

Лед был сломан. Они заговорили о будущем; надежда баюкала их, как детей, сладкими песнями.

Весенние цветы увяли, спала летняя жара, ласточки улетели; онемели леса, над ними кружились только хищные птицы да каркали вороны; уже и святой Мартин проехал на белой лошади, и в костеле пели «rorate». Невеселое время — рождественский пост. Короткие дни, долгие ночи и самые скучные вечера.

Невесело и учителю Иржи. Сам готовит, сам за собой убирает, иногда приходится и подметать самому. Правда, Стрнадка стирает и чинит белье и немного помогает ему, но учителю противны ее сплетни. Нет у него на свете живой души, кроме канарейки в клетке. Но птичка понимает его только тогда, когда он играет ей ка кларнете, говорить она не умеет. На масленице будет два года, как Ружена ушла от него. Покинула его? Нет… он не пустил ее ночью домой, и она ушла. Теперь бы он так не сделал, нехорошо он поступил.

Так раздумывает учитель в долгие вечера и жалеет о случившемся. Если б она вернулась, он все бы ей простил.

Безжалостное время придавило учителя.

— Господин учитель, слыхали новость? — спросила его как-то перед рождеством Стрнадка.

— Сплетня?

— Нет… чистая правда… Госпожа учительша родила мальчика.

Он остолбенел. Спутались мысли. В голове пронеслось: «Матоуш».

Учитель притих и не разговаривал целый день. Когда старуха ушла, он взял кларнет и заиграл канарейке печальную песенку. Но не мог же он играть целый день! Если бы он умел сердиться, ненавидеть, то разразился бы проклятиями и бранью, бил бы все, что попадется под руку, прогнал бы злое наваждение, и ему стало бы легче. Но он затаил боль в себе.

— Господин учитель, — через неделю спрашивает бабка, — знаете, что говорят на селе?

— Опять вы со своими сплетнями?

— Слышала я, что у Кикала беда на пороге и отец с дочерью голодают… Бедный малютка!

«Голод… Бедный малютка…» — щемило сердце у Иржи, но он молчал. С тех пор он часто думал о голоде, о малютке, но больше всего думал о Ружене… Нет, сердиться и ненавидеть он не умеет.

Сочельник; на улице темень, метель, а в комнатах, светло, тепло; у столов шум и веселье. Только в школе печально и тихо. Стрнадка принесла рождественские ватрушки и булку и ушла. Канарейка спит; Иржи сидит один. Ах, это одиночество, это ужасное одиночество! Только очень сильный человек может перенести или стряхнуть его с себя. Он не родился сильным.

«Голод… Бедный малютка… бедная Ружена… Родился Христос!..»

И у Иржи появилась мысль, которую он вынашивал уже несколько дней.

«Пойду!»

Учитель взял ватрушки и булку.

Тук… тук… тук!.. — застучал он в двери.

— Кто там? — раздалось в сенях.

Он хотел было сказать «дед-мороз»… но ответил:

— Я… Иржи… учитель.

Он вошел в закопченную от лучины горницу и, положив на стол все, что принес, робко сказал:

— С рождеством Христовым!

Иржи огляделся и увидел на лавке у печи молодую мать. Она кормила ребенка. Увидев подарки, Ружена кивнула головой:

— Спасибо!

Ему показалось, что по ее грустному лицу пробежал луч радости и боли. Он хотел уйти.

— Что же ты не присядешь?

И отец предложил:

— Побудьте… У нас тушеные грибы, мы собираемся ужинать… Не хотите ли с нами?

— Я люблю грибы, — сказал гость и сел к столу.

— Это отец готовил, — отозвалась Ружена. — Иногда он и за няньку и за хозяйку.

Старик хотел казаться спокойным, но его взволновала и обрадовала похвала; он вставил в светец вместо догоравшей новую сосновую лучину, так же сильно чадящую, достал из печи горшок с грибами, поставил его на стол и принес с полочки три оловянные ложки.

— Ну, берите. Каждому понемножку, но лучше понемножку, чем ничего, — улыбался дед. У него появилась надежда склеить распавшееся супружество.

Дочь положила в колыбель ребенка и села с ними ужинать. Ели без тарелок, прямо из горшка. Разговаривали. За их словами скрывались невысказанные мысли.

«Зачем он пришел? Ведь не упрекать же меня? Или он хочет, чтоб я вернулась к нему?» — думала Ружена. А язык ее говорил о том, что отец все лето собирал грибы в лесу, поэтому сегодня у них тушеные грибы.

«А что, если он примет ее обратно?» — сверлило в голове у старика. Но вслух он говорил о том, что в прошлом году было много грибов, и поэтому зима такая лютая: ветры да вьюга. А когда он кончил о зиме, то начал сплетничать о том, что молодой Гонцир Балат бегает за Маржкой Божиновой.

«Боже, чем все это кончится!» — думал про себя Иржи и рассказывал о том, как он научил петь канарейку.

Горшок быстро опустел. Отец, доев грибы, стал поглядывать на рождественскую булку и ватрушки, принесенные учителем.

— Это, папаша, оставим на завтра, — сказала Розарка и отнесла подарок за печку.

После этого деду нечего было делать за столом. Он стал прохаживаться по горнице и, разговаривая, то подкладывал дрова в печь, то вставлял лучину в светец. За разговором они не замечали, что на дворе метель, что вихрь свистит и стучит в окно. Время шло, тикающие на стене часы просипели одиннадцать. Иржи встал, собираясь уходить.

— Что же, вы уже хотите идти?.. Ведь мы еще до сих пор не узнали, что нас ждет впереди. Посидите еще. — Сказав это, отец с горящей лучиной вышел из горницы.

— Папаша, вы куда?

— Увидишь.

— Если вы идете на чердак, осторожнее с огнем. Там немного сена для козы, смотрите, чтоб оно не вспыхнуло.

— Ну, ну… не бойся.

Старик исчез за дверью.

— Знаешь, куда он пошел? У него там яблоки с нашей яблони. Он любит эту яблоньку чуть ли не больше, чем меня. Заботится о ней, окапывает, любуется ею — весной, когда она в цвету, и в сентябре, когда яблоки уже краснеют. Иногда он разговаривает с ней, как с малым ребенком. Осенью он прячет яблоки, запирает на ключ, словно клад, чтоб я ни одного не взяла. Сейчас он их принесет.