Мао Дунь - Избранное

Эти речи как бы подтверждали обоснованность слухов, и после этого уличных толков стало, конечно, больше.

Ху Гогуан, преисполненный честолюбивыми помыслами, боялся, что кто-нибудь опередит его, и, решив больше не медлить, на ближайшем же заседании уездного комитета партии выдвинул свой долго вынашиваемый проект. Этот проект представлял для Ху Гогуана двойную выгоду: он избавлял от затруднений с Цзинь Фэнцзе и разрешал запутанный вопрос о Лу Мую и Цянь Сучжэнь. Но основное желание Ху Гогуана заключалось не в этом.

Среди членов комитета, как всегда, не было единства мнений. Ху Гогуан не прислушался к голосу улицы о том, что девушек также надо распределить по жребию, и в его проекте даже не упоминалось о жеребьевке. Он стоял за то, чтобы все служанки, вдовы, монахини были обобществлены и распределены.

Чэнь Чжун первым выступил против, полагая, что это предложение почти ничем не отличается от предложения об обобществлении жен и послужит лишь подтверждениям правильности измышлений реакционеров.

Фан Лолань также возражал, утверждая, что распределение женщин противоречит принципу свободы брака.

Самым удивительным было несогласие Чжан, и это сильно разгневало Ху Гогуана.

— Возражение товарища Чжан меня очень удивляет, — сказал он. — Ведь в вашей речи на празднике восьмого марта открыто обличались система наложниц и развращенность монахинь. Почему же между той речью и сегодняшним выступлением такое противоречие?

— Моя речь имела целью пробуждение масс. Мы желаем, чтобы в дальнейшем количество наложниц и монахинь не увеличивалось, и отнюдь не собираемся вмешиваться в современные события. Если уж мы затронули вопрос об обобществлении, то мне кажется, что распределение женщин также нарушает свободу. Известно, что осуществление освобождения наложниц и монахинь практически очень сложно, и в этом деле нельзя поступать неосмотрительно.

Чжан говорила уверенно и смело, но Ху Гогуан высмеял ее половинчатую речь. Он сказал:

— Если мы сделаем полшага, а потом остановимся, зачем нам революция? Что касается способа обобществления, его, конечно, следует тщательно обсудить, но в принципе я не могу отказаться от своей точки зрения.

По-видимому, слова «зачем нам революция» прозвучали тяжелым упреком, да и обвинение в половинчатой речи было неприятным. Поэтому Линь Цзычун и Пэн Ган встали на сторону Ху Гогуана.

По существу и Фан Лолань был согласен с ним, и его реплика: «Можно обсудить практические меры» — означала, что он больше не будет категорически возражать. Таким образом, вместо того чтобы решать вопрос о приемлемости выдвинутого проекта, перешли к рассмотрению способов его осуществления. Фактически это означало молчаливое согласие с предложением Ху Гогуана.

— Распределение женщин равносильно полному пренебрежению к их человеческому достоинству, — заметил Линь Цзычун. — Попросту говоря, женщина опять превращается в товар. Так нельзя. Я предлагаю освободить женщин от оков, возвратить им свободу и этим ограничиться.

Фан Лолань слегка кивал головой и молчал.

Чжан вновь выступила против. Она утверждала, что наложницы и служанки пока еще не смогут воспользоваться свободой. Если освободить их и предоставить самим себе, их вновь развратят и сделают рабынями. Чжан предлагала дать освобожденным женщинам образование за счет государства и научить их работать, а затем предоставить им право жить, как им захочется. Все признали это предложение правильным, и никто не возражал.

Однако вопрос, следует ли освобождать вдов и каким принципом руководствоваться в отношении служанок и наложниц, снова вызвал разногласия. Ху Гогуан всеми силами ратовал за освобождение вдов, мотивируя это тем, что так будет нанесен удар старой феодальной идеологии.

Спор продолжался долго. Когда все устали, приняли следующее решение:

«Освободить всех служанок; с наложницами старше сорока лет поступать в соответствии с их желанием; освободить всех монахинь; с престарелыми поступать в соответствии с их волей; освободить всех бездетных вдов моложе тридцати лет; с остальными поступать по их усмотрению».

Кроме того, постановили:

«Обязать женский отдел совместно с женским союзом в недельный срок провести обследование. Поместить служанок, наложниц и монахинь в Дом освобожденных женщин».

Вопрос об обобществлении можно было считать успешно законченным. Правда, некоторые не были удовлетворены названием «Дом освобожденных женщин», но спор продолжался уже полдня, и распухшие головы членов комитета больше не в силах были ни о чем думать.

Больше всех был доволен, конечно, Ху Гогуан. После заседания он немедленно отправился в дом вдовы Сучжэнь повидать Лу Мую. Теперь не только Лу Мую нашел здесь свой второй дом, но и Ху Гогуан стал частым гостем.

Было три часа пополудни. В гостиной вдовы лишь безмятежно сидела на чайном столике кошка. На столе у входа в вазе стояли недавно срезанные ветки персика. Рядом с вазой лежала перевернутая шапка Лу Мую.

Ху Гогуан вышел в сад и заглянул в окно правой комнаты. Окно покрывала белая тюлевая занавеска, и за ней трудно было что-нибудь рассмотреть; лишь колебались неясные тени и доносился приглушенный смех.

Ху Гогуан смекнул, в чем дело, и решил быстро пройти через гостиную в правую комнату и напугать друзей. Но едва он успел дойти до двери, как его шаги были услышаны в соседней комнате и испуганный женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, Ху Гогуан, — прямо ответил он, увидя, что дверь в правую комнату заперта.

Когда Лу Мую вышел, Ху Гогуан захихикал:

— Мую, ты все веселишься? Ведь день…

Громкий смех Лу Мую прервал его слова.

Затем появилась Сучжэнь. Румянец на ее лице не уступал в яркости персиковым цветам, стоящим в вазе. Черные длинные волосы были заплетены в толстую косу и, как всегда, блестели. На женщине, по обыкновению, не было юбки, а лишь широкие пестрые штаны.

Сучжэнь как гостеприимная хозяйка пригласила Ху Гогуана выпить чаю и покурить. Но когда мужчины заговорили об освобождении вдов, она со смехом убежала в соседнюю комнату.

— Таким образом, мое дело разрешилось, — проговорил Лу Мую. — Третьего дня ее родственники приходили скандалить со мной, но отступили, испугавшись моих угроз. Теперь я совсем спокоен. Я тебе безгранично благодарен, брат Гогуан! В нашем доме нет ни служанок, ни наложниц. А как ты поступишь со своей Цзинь Фэнцзе? — участливо спросил он.

Он не знал, какую роль играла Цзинь Фэнцзе в семье Ху, но предполагал, что, вероятно, роль служанки или наложницы.

— Цзинь Фэнцзе? — спокойно переспросил Ху Гогуан. — Она, собственно, девушка из хорошего дома. Как-то в деревне был голод и моя жена взяла ее на воспитание. Хотя, она и помогает по хозяйству, но не является служанкой. Сейчас между нею и моим сыном свободная любовь. Я так и доложу кому следует. В доме есть еще девочка Иньэр, которая находится на положении прислуги и уже с кем-то помолвлена.