Мао Дунь - Избранное

Просто не верится, что сегодня пятнадцатое сентября! Такая прекрасная погода! Даже досадно!

В моей жизни пятнадцатое сентября всегда было мрачным и страшным.

Двадцать четыре года назад в этот день моя мать произвела на свет маленькое существо. С тех пор как я себя помню, я ни разу не видела, чтобы мать улыбалась. Мачеха, такая же мерзкая, как Жун, и отец — ничуть не лучше этого М. — всю жизнь ее изводили. А я сколько страдала! Но теперь душа моя окаменела; я не могу ни радоваться, ни страдать.

Год назад в этот же день я сама произвела на свет маленькое жалкое существо. Где оно сейчас? В этом мире или в мире ином? Не знаю!

Откуда мне знать? После того рокового шага я и не пыталась ничего выяснять. Да, пожалуй, и не попытаюсь. Зачем? Я похоронила это крохотное созданье в глубине своего сердца, пусть же оно останется вечной тайной и в минуты одиночества терзает мое разбитое сердце!

Всякий раз, как я мысленно возвращаюсь к тем временам, каждая клетка моего тела переполняется ненавистью. Меня сжигает огонь мести. Этот человек был первым негодяем, первым трусом и ханжой, который вошел в мою жизнь после разрыва с Чжао. Помню, это случилось вскоре после 7 июля [36] 7 июля 1937 года — начало войны японских империалистов за захват всего Китая. . Изобразив скорбь на лице, он рассказывал об обрушившихся на него несчастьях. Он давно все решил, все подготовил, но продолжал притворяться, будто ему «случайно пришла в голову мысль о таком исходе», просил «все обсудить не торопясь». Он, конечно, считал меня, как и всех женщин, глупой бабой. Но мне достаточно было бы всего лишь нескольких слов, чтобы разоблачить этого мерзавца. Однако я решила по-другому: каждый из нас пойдет своим путем. Выслушав до конца его болтовню, я спокойно ответила:

— Что тут обсуждать? Как тебе удобно, так и поступай. С какой стати ты должен мучиться из-за меня? Верно? Я устала и душой, и телом, мне все безразлично. Желаю тебе счастья, я не смогу разделить его с тобой.

Он оторопело уставился на меня и долго молчал, не зная, что ответить. Глупец! Где ему было разгадать мои намерения! Он струсил, но я прекрасно знала, какая волна радости поднялась в его душе. Ведь я оказалась такой «уступчивой», так легко было меня обмануть. Прошло довольно много времени, прежде чем он, криво улыбаясь, промямлил:

— Я очень беспокоюсь, здесь все для тебя чужое — и люди, и город, а ты ждешь ребенка. Не уговаривай меня, я все равно буду тревожиться. К тому же…

— Ладно, хватит! Можешь не волноваться! — перебила я его, не в силах выслушивать подобные излияния. От его тупости и лицемерия тошнило. А он продолжал считать меня круглой дурой. Смешно!

— Как только приеду в Чанша, раздобуду денег и вышлю тебе. — Он старался говорить искренне, но я в ответ не проронила ни звука. Неужели он ожидал благодарности?

— Вот ты родишь, пройдет какой-нибудь месяц, дела мои уладятся, и я пришлю за тобой человека, — с жаром произнес он, но только дурак мог поверить ему!

Не прошло и часа после его ухода, как я обнаружила, что он не только лицемер и тупица, но и бесчестный негодяй. Он унес все деньги, прихватил золотое кольцо и все мои более или менее приличные платья! Хорош «передовой» деятель! Бросить женщину, да еще обворовать ее! Я легко могла добраться до вокзала, поезд еще не ушел, и поднять там скандал. Но к чему устраивать спектакль на потеху зевакам? Кто посочувствует мне? Люди, знавшие мою историю, лишь равнодушно сказали бы сама во всем виновата! Зачем, подобно другим женщинам, давать пищу для сплетен? Я не раскаиваюсь в том, что жила словно в тумане, у меня хватит сил вынести все. Предстоящие испытания не пугают меня. И я найду в себе мужество вынести все молча! Я…

— Я — не такая, как все женщины!

Можно было бы, конечно, обратиться к кому-нибудь за помощью. В Хэньяне работал учителем один мой однокашник, в Гуйяне тоже было несколько «приятелей», но я не хотела. Терпеть не могу, когда меня жалеют. Буду действовать по-другому.

И я решилась на отчаянный шаг.

Но за день до родов из церкви, которая была неподалеку от больницы, донеслись звуки торжественного песнопения, глаза ласкал мягкий свет лампы, и я расчувствовалась.

«Надо во что бы то ни стало сохранить эту маленькую жизнь, — думала я. — Если родится мальчик, я научу его уважать женщин, если — девочка, вкушу ей ненависть к мужчинам и расскажу, как надо поступать с негодяями». Я снова превратилась в идеалистку.

Особенно я разволновалась на второй день после родов, когда сестра внесла малютку и положила его около меня. Хотя это был мальчик, а я мечтала о дочери, я крепко прижала его к груди, словно боялась потерять. В тот момент для меня перестал существовать весь мир: остались только я и он — мой мальчик! Ведь я все потеряла в жизни! Мои слезы капнули ему на щечку, и он, словно ощутив это, вдруг коснулся ручонкой своего лица. Я дала ему грудь, закрыла глаза и погрузилась в блаженство.

Вдруг мне показалось, будто я слышу злобный смех, и волосы у меня встали дыбом: «Отец ребенка — он! Самый подлый и низкий из всех, кого я когда-либо встречала. Я никогда не смогу его простить!»

Но что поделаешь, ведь так оно и было! Каждый раз, глядя на своего ребенка, я возвращалась к этим тяжелым воспоминаниям, содрогалась от ненависти и еще сильнее терзалась. Я пыталась быть снисходительной, найти хоть что-нибудь хорошее в его отце — этом негодяе! Все напрасно. Ведь уже в самом начале он был неискренним. Я знала, чего он добивается, но я, зачем я согласилась? Видит небо, я не лгу! Так неужели именно за это я и должна страдать?

Пусть так, я ни в чем не раскаиваюсь, ничего не боюсь!

Вначале сердце мое разрывалось от горя. Мне даже казалось, будто я слышу, как оно мечется в груди. Но когда ребенку пошла третья неделя, я решила, что медлить больше нельзя. Однажды, когда сестра пришла измерять температуру, я сказала ей:

— Мне необходимо разыскать одного друга, это займет часа три. Вы не будете возражать? Присмотрите, пожалуйста, за ребенком. Я его накормила. Если он заплачет, дайте ему немного рисового отвара.

Последний раз кормила я своего ребенка. И он, будто предчувствуя это, жадно сосал, а когда я пыталась отнять его от груди — заливался слезами. Так было мне горько, но решения своего я не изменила. Вдруг из самых далеких уголков памяти всплыла фраза: «Из тысячи плохих дней один непременно бывает хорошим. Мы расстаемся навсегда, но я надеюсь, что когда-нибудь, когда ты будешь счастлива, ты вспомнишь хоть раз наш с тобой счастливый день!» Чьи же это слова? Только теперь я поняла их истинный смысл. Наконец я вспомнила, что это сказал Чжао. Я презирала его тогда за то, что у него нет мужества!

Я с тоской взглянула на ребенка и осторожно положила его на кровать. Потом склонилась над ним, нежно поцеловала и, медленно выпрямившись, прижала руки к груди. Вдруг я вспомнила, что еще не дала ему имени! «Маленький Чжао, я назову его — маленький Чжао!» — вырвалось у меня со вздохом.