Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

Назарин постоял, задумчиво наблюдая за этой красивой игрой, глядя на облачка порохового дыма над полем, и снова пустился в путь; пройдя совсем немного, он увидел пастуха, гнавшего стадо коз примерно в полсотни голов. Старик пастух, на вид большой плут, взглянул на нашего странника весьма недоверчиво. Не смутившись этим, Назарин учтиво приветствовал пастуха и спросил, далеко ли до дороги, которую он ищет.

— Да вы, кажись, в этом деле новичок и в здешних краях первый раз, — сказал пастух. — Сами-то откуда? Не из Арганды? Так слушайте: вышел указ — хватать всю нищую братию и — в Мадрид, в призрительные дома. Оно конечно, потом голь эту обратно выпускают — откуда ж взять прокорм на эдакую ораву… Так что ступай себе с богом. Нет у меня для тебя ничего.

— У меня есть хлеб, — сказал Назарин, — так что если хотите…

— Ну-ка, ну-ка, — проговорил пастух, разглядывая полбуханки хлеба, которые протягивал ему клирик. — Сразу видать — городской, первый сорт.

— Вот и разделим его, а мне хватит.

— Благодарствуем, сразу видать — добрая душа. Ну-ка давай. Стало быть, все напрямки, напрямки, не успеете оглянуться — на дорогу к Мостолесу и выйдете. А винца глотнуть не найдется?

— Вина у меня нет.

— Чудеса… Ну, прощевай, земляк.

Вслед за пастухом встретились ему две женщины и паренек, которые несли с поля свеклу, салат и капустные листья, что обрывают у самой земли на корм свиньям. Увидев их, Назарин решил тут же испытать себя в новой роли, и не без успеха: одна из крестьянок великодушно протянула ему два пучка салата, другая, порывшись в мешке, достала с полдюжины молодых картошек. Странник сложил подаяние в суму, подумав, что если к вечеру у него найдется где испечь картошку, то, присовокупив к ней салат, он сможет роскошно поужинать. Выйдя на эстремадурскую дорогу, он увидел, как трое мужчин возятся, стараясь вытащить увязшие дроги. Назарин помог им, приложив все свои, пусть и небольшие, силы, и, когда извлечение повозки наконец-то завершилось успехом, крестьяне бросили ему монетку в пять сантимов. Это были первые нищенские деньги, которые приняла его рука. Пока все шло хорошо, и человеческие существа, бродившие по этим пустыням, даже показались Назарину людьми несколько иной породы, чем те, которых он знал по городской жизни. Размышляя над этим, он все же решил про себя, что события первого дня — ни в коем случае не правило и что еще предстоят ему диковинные, неожиданные встречи, и горе, и скорби, и муки, и ужасные страдания, которые рисовало его пылкое воображение.

Так шел он и шел по пыльной дороге, пока, уже к вечеру, не увидел вдали деревню — Мостолес ли это был, он не знал, да и не стремился узнать. Довольно было и того, что впереди — человеческое жилье, и Назарин, не раздумывая, направился к первому же дому — попроситься переночевать, будь то на дровах в сарае, в хлеву или просто под навесом. Дом был большой, с высокой черепичной крышей и чем-то вроде корчмы, вход в которую находился сбоку. Перед воротами с полдюжины свиней купались в грязи. На дворе стояла небольшая кузня, около нее — телега с задранными кверху оглоблями; бродили друг за дружкой курицы; женщина мыла в луже какие-то плошки, а еще подальше виднелся сарай для срезанных лоз, возле которого торчало полузасохшее дерево. Назарин смиренно приблизился к пузатому старичку, с сизым лицом пьяницы, который в этот момент выходил из ворот, и кротко попросил разрешения притулиться на ночь где-нибудь, хоть в уголке на дворе. Не успел он произнести это — пресвятая дева Мария, — старичок разразился градом комплиментов, из которых самым приличным был насчет ворья, которое он устал пускать в свой дом. Не став слушать дальше, дон Назарин снял шляпу и, отвесив поклон, удалился.

Мывшая посуду женщина указала ему участок, обнесенный ветхой изгородью, поверху которой росла ежевика вперемежку с крапивой. Через узкий лаз Назарин проник внутрь и увидел заброшенную постройку: едва поднявшиеся от земли и обросшие кудрявой желтой травой кирпичные опоры, в расстановке которых угадывался некий архитектурный замысел. Повсюду рос дикий ячмень высотою в пядь, а между двумя довольно высоко уже выведенными стенами перекинулся навес из жердей с набросанными на них дроком, соломой, землей — сооружение крайне хрупкое, но не совсем бесполезное, так как под ним укрылись трое нищих: супружеская пара и бродяга на деревянном протезе. Расположившись со всевозможными удобствами под сим примитивным кровом, они развели костер, приспособив над ним горшок; время от времени женщина снимала крышку и помешивала содержимое, мужчина яростно раздувал огонь. Одноногий парень стругал большим ножом щепу и заботливо подкладывал ее в костер.

Назарин спросил у них позволения тоже устроиться под навесом, на что бродяги отвечали, что эта некогда частная собственность нынче ничья и что любой может устраиваться здесь без всякой бумажки. Так что пусть новоприбывший располагается здесь на ночлег, но не ждет приглашения к ужину — ведь они и сами люди неимущие, беднее того, кто эту самую бедность выдумал, и поэтому могут лишь принимать, но отнюдь не давать. Наш кающийся странник поспешил успокоить их, сказав, что только просит разрешения положить в костер свои картофелины, а затем предложил им хлеба, который они приняли без излишнего жеманства.

— Ну, что слыхать в Мадриде? — поинтересовался старик нищий. — Мы, как эти деревеньки обрыщем, думаем туда на святого Исидора поспеть. Что-то в этом году нас ждет? Беднеет народ, а? И торговля, говорили мне, худо идет? Слыхал я, Сагасте отставку дают. Кого-то теперь новым головой выберут?

Дон Назарио вежливо отвечал, что о торговле ему ничего не известно, да и до Сагасты и до нового головы ему дела не больше, чем до императора трапезундского. На этом светская беседа закончилась; трое бродяг уселись вокруг горшка, не пригласив новенького; Назарин испек свои картошки, и все четверо недолго думая улеглись, кто где мог, стараясь выбрать уголок поуютнее. Новичку досталось самое плохое место, с краю, но он, по-прежнему крепкий духом, отнюдь не почувствовал себя ущемленным. Подыскав подходящий камень вместо подушки, он поплотнее завернулся в свою накидку и лег, вполне довольный, надеясь, что чистая совесть и телесная усталость скоро вознаградят его крепким сном. Пес, свернувшись клубком, пристроился у него в ногах.

Среди ночи его разбудило ворчание собаки, которая вдруг залилась громким лаем, и, оторвав голову от своей не слишком-то мягкой подушки, Назарин различил темную фигуру — мужчину или женщину, этого он в первый момент не понял — и услышал шепот:

— Не бойтесь, святой отец, я это, Андара. Хоть вы и не хотели, а я за вами пошла.