Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

В глубине комнаты была протянута веревка и на ней, наподобие театрального занавеса, висел большой лоскут материи. За ним помещалась спальня, где стояла кровать, а точнее — люлька больной девочки. Хозяйки приняли странствующего клирика с трепетной почтительностью, что, без сомнения, следовало приписать влиянию рассказов Андары; усадив Назарина на скамью, они поднесли ему кружку козьего молока с хлебом, которую он принял больше из вежливости, поделившись при этом с «амазонкой», впрочем, особым аппетитом не отличавшейся. Две досужих старухи соседки, тишком проскользнув в дом, устроились в углу, глядя на Назарина с живейшим любопытством.

Разговор сразу же зашел о поразившем малютку недуге, который с самого начала заявил о себе со всей серьезностью. В тот день, как она слегла, мать уже с утра почуяла неладное: то два ворона кружили над домом, а потом три сороки сели на плетень через дорогу. Одно это уже не к добру, так еще в поле все козодой перед ней по борозде прыгал. Словом, вернулась она домой, а девочка уже как в огне горит.

Назарин поинтересовался, приходил ли к ним врач, и они ответили, что да, был у них два раза дон Сандалио, сельский их лекарь, а на третий раз сказал, что теперь только чудо господне спасет малышку. Приходила еще и знахарка, женщина сведущая. Так та положила пластырь из тритоньих хвостов (тут главное, чтобы тритонов этих ровно в полночь наловить)… После этого как будто полегчало, да ненадолго. Знахарка и сама переполошилась, дело в том, говорит, что луна в ту ночь на ущербе была, а если при молодой луне ловить — наверняка поможет.

Сурово, почти гневно принялся Назарин корить их за легковерие, пытаясь внушить, что только наука или сам господь, который превыше науки, может помочь им. Женщины плакали, каялись и, пав на колени, с жаром умоляли клирика вылечить девочку.

— Но, дети мои, как могу я ее вылечить? Любовь и горе помутили ваш рассудок. Я не лекарь. Быть может, господь хочет призвать ее к себе. Смиритесь. Если же воля его — оставить вам ребенка, одной вашей мольбы хватит, хотя, верю, и моя молитва не будет лишней.

Но так настойчивы были их просьбы, что Назарин согласился взглянуть на больную и прошел за занавеску. Сев рядом с кроваткой, он долго и молча смотрел на девочку. Лицо Карменситы осунулось, губы почернели, глаза ввалились; вся она горела, а тело ее было неподвижно и безвольно, словно в предчувствии тесных объятий могилы. Мать и тетка, как две Магдалины, разразились рыданьями, соседки, незаметно оказавшиеся здесь же, последовали их примеру, и наконец, возвысив голос над хором женских стенаний, Фабиана обратилась к священнику:

— Уж если хочет господь совершить чудо — вот и случай. Известно нам, святой отец, и про натуру вашу ангельскую, и что носите вы это рубище и босой подаяния просите, чтобы походить на господа нашего Иисуса Христа, который тоже не имел где голову преклонить и жил милостыней. И чем же, скажите, нынешние времена хуже и почему не может господь еще раз то совершить, что уже совершал? Так что коли захотите вы спасти нашу девочку — спасете, дело ясное. Верю я в это, потому и судьбу свою вам поручаю, да благословит вас господь.

Отняв руки, которые бедная женщина бросилась было целовать, Назарин ответил ей голосом твердым и невозмутимым.

— Сеньоры, перед вами всего лишь несчастный грешник, такой же как и вы сами, а отнюдь не некое совершенство, до которого мне далеко, как до звезд; если же я ношу сии смиренные одежды, то лишь потому, что стремлюсь к бедности, ибо этим думаю послужить господу, не кичась и не мня, что, босой, вознесусь над теми, кто носит башмаки с пряжками, не полагая, что, бедный из бедных, стану лучше тех, кто приумножает богатства. Я не врачеватель, и чуда я совершить не могу, а тем паче никогда и в голову мне не приходило, чтобы через меня являл чудеса господь — единый, кто по своему изволению властен изменять законы, данные им Природе.

— Можете, можете, можете! — в один голос воскликнули женщины.

— Не могу, сказано вам, и не вводите меня во гнев! Не ждите, что явлюсь когда-нибудь миру, облекшись властью, которой не обладаю, или самозванно присвою себе долю высшую, чем та безвестная участь, что мне уготована. Кто я? Никто, и мне ли мнить себя добрым христианином, а тем паче святым?..

— Вам, вам, вам!

— Не перечьте, или я сей же час покину этот дом!.. Тяжко оскорбляете вы господа нашего Иисуса Христа, полагая, что жалкий раб его может сравниться уж не говорю с ним самим, ибо то было бы чистым безумием, но хотя бы с одним из тех мужей избранных, которых он одарил способностью творить чудеса для вразумления и обращения язычников? Нет и еще раз нет, дети мои. Простодушие ваше достойно уважения; но не хочу я питать в вас надежды, ибо развеет их жизнь. И если господь приуготовил девочке смерть, так оно, значит, и надлежит, равно как вам надлежит скорбеть и печалиться. Примите же волю небес в спокойствии духа, но и не уставайте молиться, с верой горячей и любовью просите у господа и пресвятой богородицы исцеления младенца. Я же одно могу для вас сделать…

— Что, сеньор, что?.. Сделайте, бога ради.

— Одно лишь: просить у господа, чтобы вдохнул он жизнь прекрасную и здоровую в это невинное дитя, а взамен пусть возьмет мое здоровье и мою жизнь, когда и как ему то будет угодно; и пусть за явленную милость обрушит на меня все невзгоды, немощи и недуги, от которых только страждет род людской… пусть познаю я всю горечь нищеты и скорбной слепотой пусть меня поразит и да изъязвит меня страшной проказой… все, все приму я в обмен на жизнь слабого и чистого сего создания, и да ниспошлет вам господь награду за горячие мольбы ваши.

И таким пламенным воодушевлением, такой глубокой и твердой убежденностью дышало каждое его слово, что женщин вдруг охватило словно некое неистовое умопомрачение. Горячая одушевленность священника сообщилась им, будто искра упала в пороховой погреб — и не было тут конца слезам, и судорожно вздымались к небу руки, и пронзительные мольбы мешались с глухими стенаньями. Странник же, молчаливый и суровый, положил руку на лоб девочки, словно измеряя снедавший ее жар, и долго стоял так, отрешенный, не замечая обезумевших от горя женщин. Вскоре после этого он простился с ними, расспросив, как пройти к церкви, и пообещав вернуться. Андара вызвалась сопровождать его, и остаток дня Назарин провел в храме. Сама же она в церковь не вошла.

Когда вечером Назарин вышел из храма, первые, кого он встретил, были Андара и Беатрис. «Вроде бы полегчало, — сразу сообщили они. — Глаза открывает и даже как будто узнает… Вот что-то ночью будет…»

Они пригласили его разделить с ними скромный ужин, на что он согласился, не желая показаться неблагодарным и слишком уж суровым. Все были в сборе; Фабиана даже несколько приободрилась, так как днем девочке, похоже, стало лучше; но к вечеру вновь начался жар. Назарин велел ей по-прежнему давать прописанное врачом лекарство.