Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Маркиза не упускала ни слова из этого разговора, но ее так осаждал вопросами второй неизвестный, что она ничем не могла мне помочь. Может быть, мое смущение выдало бы меня, но в эту минуту в зале послышался сильный шум. Все бросились к дверям, маски толпились кругом вновь вошедшего; одни показывали на него пальцем, другие громко хохотали, и все разом кричали:

— Это маркиз Б., который посадил себе шишку на лоб!

Наши преследователи услыхали шум и смех и поспешили присоединиться к шутникам.

— Ушли наконец, — с облегчением вздохнула моя возлюбленная. — Но не слышите ли вы среди этих криков имени маркиза? Держу пари, с моим бедным мужем опять сыграли шутку.

Между тем крики и волнение усиливались. Мы подошли ближе.

— Здравствуйте, маркиз де Б.! Что это у вас на лбу? С каких пор у вас на лбу шишка?

И вскоре все маски хором повторяли:

— Вот маркиз де Б.! Маркиз посадил себе шишку на лоб!

Растолкав наших соседей, мы с трудом подошли к осмеянной маске: мы не увидели желтого домино господина де Б., мужчина, окруженный шутниками, показался нам выше маркиза, а между тем это был он. На его спине виднелся приколотый листок бумаги, и на нем четким почерком были написаны слова, звучавшие со всех сторон:

— Это маркиз де Б., у него на лбу шишка.

Маркиз тотчас узнал нас.

— Ничего не понимаю, — с досадой произнес он. — Пойдемте отсюда!

Преследуемый криками и насмешками молодежи и увлекаемый людским потоком, он с таким же трудом подошел к дверям, с каким проник в середину зала. Мы шли за ним.

— Черт возьми! — Маркиз был настолько смущен, что с трудом залез в карету. — Ничего не понимаю, никогда я не переодевался так удачно, а между тем меня все узнали!

Маркиза спросила его, чего он добивался.

— Я хотел, — ответил он, — приятно удивить вас; и едва я проводил вас в собрание, как вернулся домой, где поделился моими планами с вашей горничной и с горничной этой очаровательной девушки. Я надел новое домино, велел принести туфли на высоких каблуках, которые, прибавив мне роста, должны были сделать меня совершенно неузнаваемым. Жюстина помогала мне.

Пока он говорил, маркиза осторожно отколола издевательскую записку и спрятала в карман.

— Спросите у Жюстины, она вам скажет, что еще никогда я не маскировался столь искусно, она раз сто повторила мне это, и тем не менее меня узнали решительно все.

Мы с маркизой тотчас же поняли, что наши горничные хотели выручить нас.

— Однако, — продолжал маркиз, немного подумав, — как они могли увидеть, что у меня на лбу шишка? Вы рассказывали кому-нибудь о моем несчастье?

— Уверяю вас, никому.

— Странно! На моем лице маска, а все видят шишку; я неузнаваемо вырядился — и все меня узнают!

Маркиз продолжал выражать свое изумление, а мы с маркизой шепотом хвалили наших смышленых горничных, которые так остроумно избавили нас от возможных неприятностей.

Каково же было наше удивление, когда, приехав в дом маркиза, мы узнали, что там уже несколько минут находится граф де Розамбер. Он подошел к нам с веселым видом.

— Я был уверен, что вы не задержитесь на балу; маскарад, в сущности, вещь скучная: люди незнакомые навевают на нас тоску, знакомые мучают нас.

— О, — прервал его маркиз, — у меня не было времени соскучиться. Согласись, меня очень трудно узнать в этом наряде...

— Да, и что?

— Да то, что едва я вошел в зал, как все меня узнали.

— Как все?

— А так: все меня окружили, повторяя: «Здравствуйте, маркиз де Б., а откуда у вас шишка на лбу, господин маркиз?» Они меня теснили, толкали, хохотали; что за жесты, что за шум! Я оглох, решительно оглох. Пусть меня повесят, ноги моей не будет больше в собрании. И откуда они узнали, что у меня на лбу шишка?

— Да ее видно за целую милю!

— А как же маска?

— Пустяки. Надо мной тоже посмеялись.

— Правда? — слегка утешился маркиз.

— Правда, — подтвердил граф. — Со мною случилась довольно смешная история: я встретил на балу прекрасную даму, которая очень любила меня на прошлой неделе, а...

— Понимаю, понимаю, — закивал маркиз.

— ...а на этой неделе она прогнала меня самым презабавным образом. Представьте себе, я был на балу с одним из моих друзей, очень мило переодетым.

Испуганная маркиза прервала его.

— Граф, вы, конечно, поужинаете с нами? — спросила она сладчайшим голоском.

— Если это вас не затруднит...

— Боже! — изумился маркиз. — Какие между нами могут быть церемонии? Лучше постарайся помириться со своей юной родственницей, которая очень сердится на тебя.

— Я? Ничуть. Я всегда думала, что граф де Розамбер человек чести, не способный злоупотреблять обстоятельствами... — поспешно вставил я.

— Злоупотреблять не надо ничем, — согласился граф, — но пользоваться надо всем.

— Какие еще обстоятельства?! — воскликнул маркиз. — Что она подразумевает под словом «обстоятельства»? В чем дело? Розамбер, объясни, нет, сначала доскажи свою историю.

— Охотно.

— Господа, — снова вмешалась маркиза, — повторяю: ужин ждет вас.

— Да-да, пойдемте, — пригласил всех маркиз, — и за столом ты расскажешь нам о своем приключении.

Маркиза подошла к мужу и вполголоса сказала ему:

— Неужели вы хотите, чтобы при этом ребенке рассказывали любовную историю?

— Ну-ну, в ее лета не бывают так уж наивны. — И господин де Б. обратился к графу: — Розамбер, рассказывай свою историю, но постарайся ее завуалировать 36, чтобы эта девушка... Ну, ты понимаешь?

Маркиза разместила нас так, что граф очутился между ней и мною, а я между графом и маркизом. Одним взглядом моя удивительная возлюбленная сказала мне, чтобы я как можно внимательнее отнесся к нашему сложному положению, говорил обдуманно и действовал осмотрительно. Маркиз много ел, а говорил еще больше, я односложно отвечал на его любезности. Граф восхищался комплиментами маркиза, осыпал меня преувеличенными похвалами, насмешливо уверял, что на свете нет существа милее его кузины, и спрашивал мнение маркиза на этот счет. Обращаясь к его жене с легкими полунамеками, Розамбер повторял, что она одна может знать, насколько мадемуазель дю Портай достойна любви. Маркиза не уступала ему в ловкости и находчивости, отвечала быстро и остроумно. Соразмеряя отпор с нападением, она то спокойно уклонялась от ответа, то защищалась без обиды; решившись щадить врага, от которого не могла избавиться, на вопросы слишком настойчивые она отвечала двусмысленными признаниями и отклоняла скорее горькие, чем злые колкости не столько едкими, сколько тонкими замечаниями. Желая проникнуть в тайные намерения графа, который мог легко отомстить ей, она часто внимательно всматривалась в его лицо; стараясь задобрить его, осыпала любезностями, говорила, что у нее страшная мигрень, растягивала слова, произнося их еле слышным голосом, и умоляющим взглядом просила у него пощады.