Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

«Я сто раз вам говорил, — писал Луве в своих записках, обращаясь к товарищам, — бывают такие безнадежные положения, когда жизнь теряет смысл. Сто раз я предупреждал вас, что, когда я дойду до такой степени отчаяния, когда мужчина может решиться покончить с собой, я не стану стреляться, я пойду в Париж. Я знаю, тысяча против одного, что мне не дойти, но я должен хотя бы попытаться. Только так мне позволено покончить с собой; моя семья, мои старые друзья еще имеют надо мной такую власть. Вы же знаете, какая женщина ждет меня! Пусть друзья мои знают, что, оставшись один на всем белом свете, я все еще отдавал им дань своего уважения; я не разуверился в них и сделал все возможное, чтобы обнять их. Я думал: пусть Лодоиска знает, что я погиб, обратившись лицом в ее сторону!» (1: 171).

В маленьком якобитском паричке, с подложным паспортом на имя гражданина Ларше, санкюлота, освободившись от всего лишнего, но тщательно пряча в одежде пистолет, скорострельный мушкетон и завернутые в кусочек перчатки пилюли с опиумом (на случай, если надо будет покончить с собой), Луве прощается с друзьями, которых он больше никогда не увидит, и шагает по дороге вместе с «ненавистью к тиранам, презрением к рабам и к смерти. О моя Лодоиска! Меня влекли твоя бессмертная нежность, твой всевластный гений!» (1: 172). «Из глубины Жиронды, где повсюду меня окружала смертельная опасность, свет звезды твоей звал меня, звал беспрестанно <...>. И что ж! С открытым лицом и высоко поднятой головой, с оружием в руке и с душой, устремленной к тебе, я прошел, прошел посреди всех их комитетов, комиссий и приспешников, прошел сквозь толпу убийц. Без тебя я бы погиб» (1: 239).

Ноябрь

За первые два дня пути он насквозь промок, у него страшно распухла и разболелась нога, дороги были покрыты грязью или мокрыми камнями, и опять на помощь пришли добрые люди. Два дня он приходил в себя, и снова отправился в путь, рискуя каждый день, ибо любой, кто разоблачал врага отечества, получал в награду сто франков. Луве в своих «Заметках» постоянно повторяет, что его хранило Провидение; на самом деле ему помогало прекрасное знание людей и понимание обстановки. Один возчик, развозивший посылки и продукты, проникся к нему доверием и взял его в свою повозку. Этого возчика знала вся округа, и Луве проделал путь до Лиможа почти без приключений. В доме возчика он провел три полных дня, подлечил ногу, а затем возчик нашел экипаж, который отправлялся в Париж с пассажирами. Он предупредил сопровождающего (которому было обещано вознаграждение), что Луве — контрабандный товар, который надо прятать от досмотра, снабдил Луве продуктами, подарил перчатки и шапочку. Луве лежал на полу между ног пассажиров, мужчин, женщин и детей, которые думали, что скрывают простого дезертира, и набрасывали на него пальто и юбки, заваливали коробками и саквояжами, ставили на него ноги, а он благодарил Бога за то, что уродился таким маленьким. Так он избежал многочисленных проверок паспортов. Но затем жандармы получили новый приказ: они стали заставлять пассажиров выходить наружу, а сами проверяли, нет ли в экипаже кого-то еще. Трижды Луве, замерев, готовил свой пистолет, чтобы выстрелить себе в рот, трижды прощался с Лодоиской и жизнью, но каждый раз оставался незамеченным, ибо жандармы шарили под скамейками и не обращали внимания на лежавшую на виду кучу вещей. На постоялых дворах он выходил вместе со всеми, ужинал и узнавал новые и все более страшные новости. Так он узнал о казни мадам Ролан, затем о самоубийстве ее мужа и гибели друзей-жирондистов и при этом, услышав очередную новость, должен был хранить невозмутимый вид. «В общем, надо было стать изгнанником, чтобы понять, как тяжело и тягостно каждый день, каждое мгновение сдерживаться в каждом движении, незаметно дышать, не сметь ни чихнуть, ни засмеяться, ни вскрикнуть, бояться произвести хоть какой-то шум. Тому, кто не испытал такого, невозможно представить, как это по видимости незначительное ограничение с течением времени превращается в настоящую и невыносимую пытку» (1: 166).

6 декабря

Экипаж благополучно въехал в Париж, и в два часа дня Луве быстро сел в фиакр и остался один в Париже, в разгар террора. Первым делом он направился к своим давним друзьям, тем самым, у кого скрывался в июне после изгнания жирондистов из Конвента, тем, кому посвятил первую книгу «Фобласа» и кого в своих «Записках для истории» он называет Бремонами. Он знал их с детства, когда-то его отец оказал большую услугу Бремону-старшему, тот в благодарность помог Луве в молодости, Жан-Батист дружил с Бремоном-сыном и даже помогал его осиротевшим двоюродным братьям и сестре. «Только ради них я отступился от своих строгих и, возможно, неразумных правил — не использовать свое положение ни для каких друзей и родственников, ни для кого, кто имеет ко мне какое-то отношение, если только речь не идет о несправедливости, которую надо устранить. Но я считал, что в этой семье, разоренной революцией, талантов гораздо больше, чем требовалось для тех должностей, на которые я их устроил, в общем, я помог и отцу, и сыну». Младшего брата Луве отдал учиться, а сестре хотел дать приданое, когда она подрастет (1: 58—59). В их доме он нашел Лодоиску, но не успел обнять жену, как хозяин указал ему на дверь. «О Гаде, мой бедный Гаде! Ты жаловался на своих друзей! Если бы ты видел моих!» (1: 223). «И посреди этого ужаса Гименей подарил нам ночь любви. Да, Гименей. Разве мог быть более святым договор, который мы заключили перед нашими несчастными друзьями! Где, перед какими властями мог я, несчастный изгнанник, узаконить наш брак?» (1: 223)

Лодоиска снимает квартиру под своей девичьей фамилией и устраивает там потайной закуток для Луве. «Прекрасные ручки моей Лодоиски, ее нежные ручки, как вы понимаете, никогда не притрагивались ни к рубанку, ни к гвоздям, ни к штукатурке, и, однако, всего за пять дней она сама <...> соорудила деревянное убежище с таким совершенством и изобретательностью, что эта первая проба могла бы сойти за шедевр мастера. Если не знать, что в этом уголке, который казался гладкой стеной, кто-то прячется, то, вне всяких сомнений, меня не нашла бы там даже самая хитрая ищейка» (1: 225). Каждый новый день Луве и Лодоиска встречали как подарок судьбы, потому что каждый день приносил известия о новых арестах и казнях. Луве и Лодоиска клянутся, что умрут вместе. «Клянусь, без тебя, — говорит Лодоиска, — моя жизнь превратится в мучение, невыносимое страдание. Одна я скоро погибну, и погибну в отчаянии. Ах, позволь, позволь нам умереть вместе» (1: 224).

1794

6 февраля

Все было готово для бегства Луве в горы Юра: паспорт, экипаж, одежда (широкие штаны и короткая куртка с фалдами из черной шерсти, трехцветный жилет, якобитский паричок с короткой черной шевелюрой, красный колпак, огромная сабля и плюс ко всему огромные черные усы, которые он отрастил за время затворничества). В таком наряде щеголяли тогда большие патриоты, и назывался он полной карманьолой.