Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Пулавский сдержал слово: едва стемнело, он благополучно отступил — мы тихо и незаметно переправились через болото. «Мой друг, — сказал граф после переправы, — нам пора расстаться, я знаю, что моя дочь мужественнее всякой другой женщины, но она нежная супруга и несчастная мать; ее слезы растрогают тебя, в ее объятьях ты потеряешь присутствие духа и уверенность в победе, более чем когда бы то ни было необходимую тебе. Прими мой совет: уезжай не прощаясь». Напрасно Пулавский настаивал, я не мог согласиться. Когда Лодоиска узнала, что я уезжаю один, и услышала, что мы твердо отказываемся сказать, куда я направляюсь, она залилась слезами и постаралась удержать меня. Я начал колебаться. «О! — вскричал мой тесть. — Уезжай, Ловзинский! Когда дело касается родины, нужно жертвовать всем: отцом, супругой, детьми...»

Я уехал. Я так быстро скакал, что на следующий день был уже в Ченстохове. Там я встретил сорок шляхтичей, готовых на все. «Панове, — сказал я, — нам нужно похитить короля прямо из столицы; люди, способные решиться на подобную попытку, способны и исполнить свой замысел. Нас ждет или успех, или смерть!» После этой краткой речи мы стали готовиться к походу. Предупрежденный Калувский держал наготове двенадцать груженных сеном телег, каждая из которых была запряжена четверкой прекрасных лошадей. Мы переоделись в крестьянские одежды и спрятали наши сабли, пистолеты и седла в сено; мы условились насчет сигналов и пароля и решили, что двенадцать заговорщиков под командой Калувского войдут в Варшаву с двенадцатью возами. Остальную часть моего маленького отряда я разделил на несколько групп. Чтобы избежать всяких подозрений, каждая из них должна была идти отдельно и проникнуть в столицу через другие ворота. В субботу второго ноября тысяча семьсот семьдесят первого года мы вошли в Варшаву и остановились у доминиканцев.

В воскресенье, в день, навеки памятный для истории Польши 101, Стравинский 102, одетый в рубище, отправился просить милостыню и замечал все, что происходило в городе. Наши заговорщики осмотрели шесть узких улиц, выходивших на большую площадь, по которой я разгуливал с Калувским. Мы провели там утро и часть дня. В шесть часов вечера король покинул дворец.

Мы проследили за ним и увидели, что он проследовал во дворец своего дяди, великого канцлера Литвы 103.

Мы предупредили наших товарищей, они сбросили с себя крестьянское платье, оседлали лошадей, приготовили оружие. В просторном прибежище доминиканцев наши приготовления остались никем не замечены. Под покровом темноты мы один за другим вышли на улицу. Меня слишком хорошо знали в Варшаве, и потому я не снял крестьянской одежды. Я ехал на великолепной лошади, но ее скрывал самый грубый чепрак, простое седло и бедная упряжь. Наши люди разместились на указанных им местах, так что все улицы, которые вели ко дворцу канцлера, были под нашим наблюдением. Между девятью и десятью часами король отправился обратно, как мы заметили, с очень небольшой свитой. Перед его каретой ехали двое слуг с факелами, за экипажем следовали несколько поручиков, два шляхтича и один младший конюший. Какой-то вельможа сидел рядом с королем. Слева и справа от кареты гарцевали два пажа, на запятках стояли два гайдука 104 и два лакея. Карета двигалась медленно. Заговорщики собрались в укромном месте; дюжина самых храбрых отделилась от остальных; я поехал впереди. Так как в Варшаве стоял русский гарнизон, мы нарочно не говорили по-польски, чтобы нас приняли за один из их патрулей. Приблизительно в полутораста шагах от дворца канцлера, между жилищем краковского епископа и домом покойного генерала армии Польши, мы настигли карету короля. Бросившись к первым лошадям, мы отрезали кортежу путь: ехавшие впереди были отделены от тех, что окружали карету.

Я подал условный знак — Калувский явился с остальными нашими бойцами. Подняв пистолет, я заставил остановиться форейтора, в кучера выстрелили, несколько наших бросились к дверцам. Одного из двух гайдуков, желавших защитить экипаж, поразили две пули, другой был опрокинут ударом сабли по голове, раненая лошадь конюшего пала, одного из пажей сбросили с седла, захватив его коня, пули свистели со всех сторон. Нападение было столь яростным, выстрелы раздавались так часто, что я опасался за жизнь короля. П., сохраняя хладнокровие, вышел из кареты и хотел пешком вернуться во дворец своего дяди, Калувский остановил его, схватив за волосы. Человек восемь заговорщиков окружили его и обезоружили, потом взяли за руки и, пустив лошадей во весь опор, потащили за собой. Сознаюсь, в это мгновение я заподозрил, что Пулавский недостойно обманул меня, намереваясь убить государя. Я тотчас помчался за всадниками, нагнал их и велел им остановиться, грозя убить того, кто ослушается. Бог, покровитель королей, охранял П. Калувский и его люди, узнав мой голос, остановились. Мы посадили короля на лошадь и снова помчались ко рвам, окружавшим город, и П. пришлось преодолеть их вместе с нами.

Панический ужас охватил мой отряд. Мы не отъехали еще и пятидесяти шагов от города, как нас осталось только семеро. Стояла темная дождливая ночь. То и дело приходилось спешиваться, чтобы нащупать в грязных лужах дорогу. Лошадь монарха дважды упала и при втором падении сломала ногу. Пока она билась, желая подняться, король потерял шубу, стремя и левый башмак. «Если вы хотите, чтобы я ехал с вами, — сказал он, — дайте мне другую лошадь». Мы снова усадили его в седло и, чтобы выехать на дорогу, на которой Пулавский обещал встретить меня, направились к деревне Бураково. Король спокойно сказал нам: «В той стороне русские...» Я поверил ему, и мы, свернув, поехали в другом направлении. По мере того как мы подвигались к Белянскому лесу, наша численность уменьшалась: вскоре со мною остались только Калувский и Стравинский, а немного погодя мы услышали окрик неприятельского конного караула. Мы в страхе остановились. «Убьем его», — предложил Калувский. Я не стал от него скрывать, какое отвращение вселили в меня его слова. «Ну, тогда позаботьтесь о нем сами!» — воскликнул этот коварный человек. Он исчез в лесу, Стравинский последовал за ним, и я остался с королем один на один.

«Ловзинский, — сказал мне П., — я не сомневаюсь, это вы, я узнал ваш голос». Я не отвечал ни слова, и он кротко продолжал: «Я вас узнал... Кто мог бы предсказать это в дни нашей юности?» Мы были подле монастыря в Белянах 105, в миле от Варшавы. «Ловзинский, — продолжал король, — позвольте мне войти в этот монастырь, а сами уезжайте». — «Вам нужно ехать со мною», — ответил я. «Напрасно вы переоделись, — сказал мне монарх, — напрасно теперь стараетесь изменить голос: я узнал вас, я знаю, что вы Ловзинский. Ах, кто мог это предвидеть? Прежде вы отдали бы жизнь за то, чтобы спасти вашего друга».