Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Мне рассказывали, что мои предки, занимавшие видное положение в своей провинции, всегда пользовались уважением окружающих и своего состояния добились честным путем. Отец мой, барон де Фоблас 1, передал мне их древнее имя незапятнанным, а моя мать умерла слишком рано. Мне не было еще и шестнадцати, когда сестре, бывшей моложе меня на полтора года, пришла пора поступить в пансион при одном из парижских монастырей 2. Барон, который сам сопровождал ее, с удовольствием взял меня с собой, решив, что знакомство со столицей пойдет мне на пользу.

В октябре года 1783-го мы въехали в столицу через предместье Сен-Марсо 3. Я мечтал попасть в великолепный город, описания которого читал множество раз, но видел лишь некрасивые очень высокие сооружения, длинные, слишком узкие улицы, бедняков в лохмотьях и стайки почти обнаженных детей; я видел толпы людей и страшную нужду 4. Я спросил отца, неужели это и есть Париж; он невозмутимо ответил, что здесь не самые красивые кварталы и что назавтра мы побываем в другой части города. Темнело. Мы оставили Аделаиду (так звали мою сестру) в монастыре, где ее уже ждали. Отец поселился вместе со мной возле Арсенала 5, у господина дю Портая 6, своего близкого друга, о котором я еще не раз упомяну в этих мемуарах.

На следующий день отец сдержал слово, и всего за четверть часа экипаж довез нас до площади Людовика XV. Мы вышли из кареты; зрелище поразило и ослепило меня своим великолепием. Справа струилась Сена , к сожалению , быстротечная 7, с огромными замками на правом и великолепными дворцами на левом берегу, сзади тянулся очаровательный променад, а передо мною расстилался величественный сад. Мы пошли дальше, и я увидел королевский дворец 8. Легче представить мое смешное ошеломление, чем описать его. Неожиданности подстерегали меня на каждом шагу: я любовался роскошью нарядов, блеском уборов, изяществом манер. Вдруг я вспомнил о давешнем квартале, и мое удивление стало безграничным: я не понимал, как в одном городе могут сосуществовать такие противоположности. Тогда опыт еще не подсказал мне, что дворцы заслоняют хижины, роскошь порождает нищету и большое богатство одного влечет за собой крайнюю бедность многих.

Несколько недель мы потратили на то, чтобы осмотреть достопримечательности Парижа. Барон показывал мне множество памятников, известных иностранцам и почти неведомых тем, кто живет поблизости. Такое изобилие произведений искусства поначалу меня изумляло, но вскоре я стал любоваться ими хладнокровно. Разве понимает пятнадцатилетний юноша, что такое слава искусства и бессмертие гения? Нужны иные, живые прелести, чтобы воспламенить его юною душу.

Именно в монастыре Аделаиды мне было суждено встретить то восхитительное создание, что впервые пробудило мое сердце. Барон, нежно любивший Аделаиду, почти ежедневно виделся с нею в приемной монастыря. Всем знатным барышням известно, что монастырские воспитанницы дружат между собой; многие дамы уверяют, что здесь как нигде легко найти себе добрую наперсницу. И моя сестра, по натуре чувствительная, скоро избрала себе такую. Как-то раз она заговорила с нами о Софи де Понти 9 и так расхваливала молодую девушку, что мы сочли ее слова преувеличением. Отцу захотелось посмотреть на подругу дочери, и сердце мое забилось в сладком предчувствии, когда барон попросил Аделаиду привести Софи де Понти. Моя сестра ушла и, вернувшись, привела с собою... Представьте себе четырнадцатилетнюю Венеру! Я хотел сделать несколько шагов ей навстречу, заговорить, поклониться, но вместо этого застыл, уставившись на нее, разинув рот и свесив руки. Отец заметил мое замешательство, и оно позабавило его.

— Хотя бы поклонитесь, — подсказал он мне.

Мое смятение лишь возросло. Я поклонился самым неловким образом.

— Сударыня, — пошутил барон, — уверяю вас, этот молодой человек учился танцам.

Я окончательно растерялся. Барон обратился к Софи с лестным комплиментом; она скромно поблагодарила, и ее дрожащий голос проник мне прямо в душу. Я смотрел, широко раскрыв глаза, внимательно слушал и не мог

вымолвить ни слова. Перед уходом отец поцеловал Аделаиду и поклонился Софи. Я же поклонился сестре и чуть не поцеловал ее подругу. Старая гувернантка девушки, сохранившая присутствие духа, остановила меня, а барон наградил удивленным взглядом. Лицо Софи покрылось очаровательным румянцем, и легкая улыбка тронула ее розовые губы.

Мы вернулись к дю Портаю и сели за стол. Я ел как пятнадцатилетний влюбленный, то есть быстро и много, а после обеда, под предлогом легкого недомогания, ушел к себе. Там я мог свободно думать о Софи.

«Как она прелестна! Как хороша! — повторял я про себя. — У нее чудное лицо, оно светится умом, а ее ум, я уверен, равен ее красоте. Эти большие черные глаза внушили мне что-то неведомое... Конечно, это любовь! Ах, Софи, это любовь, любовь на всю жизнь!»

Когда во мне улегся первый жар, я вспомнил, что во многих романах читал о чудесных последствиях неожиданных встреч: первый взгляд красавицы очаровывает нежного влюбленного, и она сама, внезапно пораженная до глубины души, испытывает к нему непреодолимое влечение. Однако я читал также длинные трактаты, в которых глубокомысленные философы отрицали власть симпатии, называя ее химерой 10.

— Софи, я чувствую, что люблю вас! — восклицал я. — Но разделяете ли вы мое смятение и нежные чувства?

Я предстал перед нею в таком виде, что не мог рассчитывать на успех. Однако ее прелестный голос дрожал от неуверенности только поначалу, постепенно он окреп, а нежная улыбка как будто прощала мою неловкость и подбадривала меня. Надежда закралась мне в душу, мне стало казаться, что перед лицом нежной страсти философия утрачивает свою мудрость, и ей остается место лишь в романах.

Я случайно подошел к окну и увидел, как барон и господин дю Портай оживленно беседуют, гуляя по саду. Отец говорил с жаром, его друг время от времени улыбался; оба иногда посматривали на мои окна. Я решил, что они говорят обо мне и что отец уже заподозрил зародившуюся во мне страсть. Однако это беспокоило меня меньше, чем мысль о нашем отъезде из столицы. Как, покинуть мою Софи, не зная, когда мне удастся снова насладиться свиданием с ней! Удалиться от нее на сто с лишним льё! Я не мог без содрогания думать об этом. Тысячи горестных мыслей весь вечер теснились в моей голове. Даже ужин не порадовал меня. Я еще не знал наслаждений любви, а уже испытывал ее мучительное смятение.