Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— А ведь я тоже укушен большой священной змеей, — как бы невзначай заметил он, хвастливо ткнув пальцем в первый попавшийся шрам у себя на руке.

Зулус презрительно сплюнул.

— Виду не настоящая змея. Настоящая змея — жалкий червь. Тьфу! Змей Виду — зеленый змей-призрак с человечьим ликом. Змей Виду — это суквийан. И имя ему — Зомби...

Сбитый с толку Циттер Арпад оторопел. Черт побери, это еще что за словечки? Таких он никогда раньше не слыхивал: «суквийан»?.. Тут слышится что-то французское. А что означает «Зомби»?! «Профессор» был настолько ошарашен, что даже не догадался скрыть незнание и этим навсегда подорвал свой научный авторитет в глазах чернокожего.

Узибепю стал как будто еще выше ростом и с надменным видом принялся поучать:

— Тот, кто уметь менять кожу, — суквийан. Жить долго-долго. Вечно. Дух. Невидим. Всем колдунам колдун. Папа черных людей быть Зомби. Зулу — его дети. Самые-самые. Они выходить из левого бока Зомби. — Он с такой силой стукнул кулаком себе в грудь, что мощная грудная клетка загудела, как пустая пивная бочка. — Каждый вождь зулу знать тайное имя

Зомби. Говорить имя — и Зомби являться, большой-большой ядовитый змей Виду с человечьим ликом и священным фетишем во лбу. Когда зулу в первый раз видеть Зомби и Зомби прятать лик, то зулу должен умирать. Когда Зомби прятать лоб и открывать зеленый лик, то зулу жить долго-долго и становиться Виду Чанга, большой-большой доктор и господин огня. Узибепю — большой-большой, Узибепю — Виду Чанга!..

Циттер Арпад раздраженно прикусил губу: теперь нечего и думать о том, чтобы вкрасться в доверие к впавшему в раж «сыну Зомби».

Тем настойчивей он принялся предлагать себя в качестве переводчика Мари Фаац, которая с помощью жестов пыталась уговорить уже одетого зулуса следовать за ней.

— Без меня вам с ним ни за что не договориться, — повторял «профессор» в десятый раз, но убедить ревностно исполнявшую свой долг «Магдалину» так и не сумел.

В конце концов до Узибепю дошло, чего от него добивалась эта странная женщина, и он следом за ней стал взбираться по жалобно скрипящей лестнице на самый верх, в чердачную каморку Клинкербока.

Сапожник все еще сидел за столом, мишурная корона по-прежнему венчала его лысую голову.

Маленькая Каатье подбежала к нему, и он уже раскрыл объятия, чтобы прижать любимую внучку к груди, но руки его тут же бессильно повисли, а взор погрузился в стеклянный шар — старик снова впал в свое странное сомнамбулическое состояние.

И малышка на цыпочках отошла назад к стене и, затаив дыхание, замерла рядом с Евой и Сефарди.

В комнате висела тяжелая гнетущая тишина, и чем дальше, тем она становилась все более плотной и безнадежно скорбной — никакому шуму уже не разбить этой могильной плиты, проносилось в сознании Евы всякий раз, когда ее настороженный слух ловил вдруг тихий шорох одежды или робкое поскрипыванье половиц, время от времени доносившееся из передней, — торжественно-траурное безмолвие прямо на глазах сгущалось в непроницаемый монолит вечного Настоящего, с легкостью отражавшего любые звуковые колебания, подобно черному бархатному ковру, по которому световые рефлексы лишь скользят, ни на дюйм не проникая вглубь.

Чьи-то неуверенные шаги послышались с лестницы и стали приближаться...

Ева почувствовала, как ангел смерти, восставший из-под земли, на ощупь, неторопливо, ступень за ступенью, поднимается к каморке.

Она в ужасе вздрогнула, когда дверь у нее за спиной тихонько пискнула и в полумраке гигантской тенью возник негр.

На остальных эта мрачная фигура тоже произвела сильное впечатление: все застыли, прижавшись к стене, боясь пошевелить хотя бы пальцем — казалось, сама смерть шагнула через порог и теперь одного за другим испытующе оглядывала присутствующих.

Зато Узибепю как будто нисколько не удивила необычная обстановка и тишина, царившая в комнате, во всяком случае, его лицо оставалось совершенно невозмутимым.

Он стоял в дверях и пожирал Еву пылающим взором до тех пор, пока Мари не пришла ей на помощь, молча и решительно заслонив ее собой.

Черная голова сливалась с темнотой, видны были только мраморные белки да жутковато поблескивающие зубы, висевшие в пустоте как бы сами по себе, призрачной потусторонней фосфоресценцией.

Пересилив страх, Ева заставила себя отвернуться к окну, за которым на расстоянии вытянутой руки, сияя в лунном свете, свисала со стрелы лебедки, укрепленной на карнизе крыши, толстая цепь.

Вкрадчивый, еле слышный плеск доносился из глубины, там, где стена дома становилась стеной канала, когда свежий ночной ветерок слегка волновал воду на стрелке двух вилкообразно сливающихся грахтов...

Внезапный крик заставил всех содрогнуться...

Клинкербок, привстав из-за стола, указывал сведенным судорогой пальцем на какую-то сверкающую точку в центре шара.

— Он снова там, — послышался его сдавленный хрип, — он, страшный ангел в зеленой маске, коий нарек меня Аврамом и дал мне есть книгу!..

И словно ослепленный каким-то сиянием, закрыл он глаза и тяжело опустился в кресло.

Все молчали, утратив дар речи, и лишь зулус, который, пригнувшись, не сводил своих неестественно расширенных глаз с какого-то места чуть повыше головы Клинкербока, сказал вполголоса:

— Суквийан!.. Там, у старика за спиной...

Никто не понял, что он имел в виду. И вновь мертвая тишина

— долгая, нескончаемая пауза, нарушить которую присутствующие не решались.

Необъяснимая тревога охватила Еву, мелкая нервная дрожь пробегала волнами по ее телу.

Казалось, какая-то кошмарная невидимая сущность бесшумно, пядь за пядью, завораживающе-неотвратимо насыщает собой пространство комнаты.

Девушка стиснула руку стоящей рядом маленькой Каатье...

И тут вдруг что-то с отчаянным криком судорожно метнулось из угла в угол и какой-то явно нечеловеческий голос гортанно воззвал из тьмы:

— Авррраам! Авррраам!

Ева от ужаса едва устояла на ногах, другие, правда, тоже находились не в лучшем состоянии.

— Вот я, — словно в глубоком сне ответствовал сидевший в оцепенении сапожник.

Хотелось кричать, громко, изо всех сил, однако, парализованная паническим страхом, Ева не могла издать ни звука.

И вновь навалилась тишина, подмяв под себя все, даже удары пульса... Потом какая-то черная птица с редкими белыми пятнышками на оперенье стала затравленно носиться по комнате и наконец, ударившись головой об оконное стекло, рухнула на пол...

— Это Иаков, наша сорока, — шепнула маленькая Каатье Еве, — что-то его испугало.

Звуки доносились до Евы как сквозь толстый слой ваты; слова девочки не только не успокоили ее, но, наоборот, еще больше усилили гнетущее ощущение близости какой-то потусторонней сущности.