Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Безграничное отчаянье захлестнуло Клинкербока.

Хотел вонзить себе шило в грудь — рука висела как парализованная. Хотел завыть диким зверем — сведенная судорогой челюсть не давала открыть рта. Хотел размозжить голову о стену — ноги не шли, словно перебитые в суставах.

Господь, которому он поклонялся на протяжении всей своей жизни, обернулся вдруг ухмыляющейся дьявольской гримасой.

Он привалился к двери, чтобы позвать на помощь, и, вцепившись

в ручку, отчаянно тряс ее, пока не рухнул на пол — дверь была заперта.

Дополз до окна, поднял раму, хотел докричаться до Сваммердама — и тут меж небом и землей возникло чье-то черное как сажа лицо, страшные глаза с мраморными белками смотрели пристально, в упор...

Висевший на цепи негр запрыгнул в комнату.

На мгновение Клинкербоку почудилась узкая алая полоска, мелькнувшая на востоке из-за низких угрюмых облаков; подобно вспышке молнии, в памяти сверкнул жертвенный нож из библейского видения, и несчастный старик умоляюще, как к избавителю, простер свои руки к Узибепю...

Заметив просветленную улыбку на лице сапожника, негр в ужасе отпрянул, но тут же опомнился, прыгнул на него и схватил за горло...

Минуту спустя он набил карманы золотом, а тело Клинкер-бока спихнул с подоконника вниз.

С великим плеском рухнуло оно в мутные смрадные воды грахта, а над головой убийцы выпорхнула наружу черная птица и с ликующим криком «Авррраам! Авррраам!» устремилась навстречу утренней заре.

Хаубериссер проспал до полудня, однако, продрав наконец глаза, с трудом оторвал от подушки голову — тело было как свинцом налито.

Нетерпеливое желание поскорее узнать, что же это за «послание» свалилось на него ночью и откуда оно взялось, держало его в напряжении до самого утра, не давая толком заснуть, подобно мучительному ожиданию раннего пронзительного звонка будильника.

Накинув халат, он принялся внимательно исследовать стены ниши, в которой помещалась его кровать, и почти сразу без особого труда обнаружил в обивке потайную дверцу. В маленьком ящичке ничего, кроме разбитых старомодных очков да пары гусиных перьев, не было; судя по многочисленным чернильным пятнам, откидная крышка тайника служила кому-то из прежних жильцов в качестве своеобразного ночного пюпитра.

Разгладив свиток, Хаубериссер осторожно перелистал ветхую рукопись...

Чернила безнадежно поблекли, а кое-где расплылись большими

радужными кляксами, отдельные сильно отсыревшие страницы спрессовались в толстый слой плесневелого картона, и о том, чтобы их восстановить, нечего было и думать.

Начало и конец отсутствовали, сохранившаяся же часть манускрипта изобиловала вставками, исправлениями и вымаранными местами и если не являлась дневником, то сильно смахивала на черновой набросок какого-то литературного произведения.

Ни имени автора, ни каких-либо дат в записях не значилось, так что определить точный возраст рукописи не представлялось возможным.

Разочарованный Хаубериссер уже было собрался вновь улечься в постель, чтобы хоть как-то восполнить упущенный ночной отдых, и тут, рассеянно перелистывая манускрипт, перед тем как отложить его на письменный стол, он вдруг вздрогнул, в первый момент даже не поверил своим глазам...

Пытаясь найти промелькнувшее место, Фортунат суетливо рылся в бумагах, однако нервическое нетерпение, овладевшее им, окончательно запутало его и поиски пришлось временно прекратить.

И все же он мог поклясться, что на одной из страниц черным по белому было написано — «Хадир Грюн»! Обман зрения исключался — закрывая глаза, Хаубериссер совершенно отчетливо видел перед собой затерявшуюся среди бумаг страницу с преследовавшим его именем, написанным сверху, у самой кромки...

Солнце жарко светило в широкое незашторенное окно; комната, обитая поблекшим желтым шелком, утопала в нежно-золотом сиянии, тем болезненнее показался Фортунату в интерьере этой очаровательной полуденной неги укол пронзившего его ужаса — никогда раньше не испытывал он такого беспричинного страха, который бы столь внезапно и стремительно вторгался в душу с черного хода, с обратной, ночной стороны жизни, и, едва переступив порог, ослепленный хлынувшим на него светом, снова бесследно исчезал, подобно мрачному, случайно перепутавшему дверь порождению кромешной тьмы.

Фортунат понимал, что этот иррациональный ужас не имеет никакого отношения к анонимной рукописи с затаившимся где-то в ее глубине зловещим именем «Хадир Грюн» — нет, всему виной он сам, на один краткий миг усомнившийся в себе и своих чувствах, только оно, закравшееся в его душу недоверие. могло вот так, запросто, средь бела дня, выбить почву у него из-под ног.

Хаубериссер поспешно закончил свой туалет и позвонил.

— Скажите-ка, любезнейшая госпожа Омс, — обратился он к старой экономке, ведавшей его холостяцким хозяйством, когда она поставила поднос с завтраком к нему на стол, — не знаете ли вы случайно, кто здесь жил раньше, до меня?

Старуха задумалась.

— Помнится, когда-то очень давно дом этот принадлежал одному господину преклонных лет... Был он, если мне не изменяет память, очень богатым и нелюдимым. Одно слово — чудак... Ну а потом, потом здесь долго никто не жил, дом ветшал, вот его и передали попечительству сиротских приютов. Так-то, менеер.

— А как его звали, этого старого чудака, и жив ли он еще, не знаете?

— Чего не знаю, менеер, того не знаю.

— Хорошо, спасибо.

Усевшись поудобней, Хаубериссер снова взял в руки не дававшие ему покоя бумаги и уже более внимательно принялся просматривать их.

Вскоре он заметил, что рукопись распадалась на две части: в первой автор обращался к прошлому, небольшими обрывочными фрагментами намечая судьбу преследуемого неудачами человека, который испробовал все мыслимые способы, чтобы обеспечить себе мало-мальски пристойное существование, однако в последний момент его усилия всякий раз терпели крах... Каким образом он потом едва ли не в одну ночь обрел огромное состояние, оставалось непонятным — несколько безнадежно испорченных сыростью страниц пришлось отложить.

Вторая часть была написана явно позже: чернила выглядели свежее, а почерк — неуверенным, пляшущим, чувствовался груз прожитых лет. Пару мест, содержание которых показалось ему интересным и до известной степени близким по образу мыслей, он отметил особо, собираясь впоследствии к ним вернуться и более тщательно проанализировать эту бросающуюся в глаза общность взглядов:

«Тот же, кто уверовал, что живет ради своих потомков, обманывает себя. Опасное заблуждение — считать, что род человеческий идет путем прогресса. Поступательное движение нам только мнится. Единицы тех, кто воистину шагнул вперед. Кружить по кругу не означает продвигаться вперед. Должно человеку прорвать заколдованный круг, иначе ничего не свершит он. Люди наивно полагают, что жизнь начинается рождением и кончается смертью, — жалкие слепцы, не зрят они круга,