Каролина Светлая - В горах Ештеда

Другой раз испортят батраки что-нибудь ей назло, но она ведет себя так, будто верит, что это нечаянно случилось, да еще и утешает виновника: пустяки, мол, я не сержусь. «Известно мне, — скажет, — что наши работники всегда берегут хозяйское добро». Может быть, она нарочно так говорила, но лучше проучить их не могла. Тем она их очень скоро смирила: ведь если хозяйку не рассердишь, то зачем зря голову ломать, придумывая всякие пакости?

И года не прошло, а у нас уже все переменилось. На третий год наша усадьба на господскую стала похожа. Нигде не было ни одного разбитого стекла, на всех окнах ситцевые занавески красовались. Обшарпанный прежде дом был перестроен, он стал выше, а двор мы обнесли высокой каменной оградой с двумя расписными воротами, чтобы можно было въезжать и выезжать с удобством. Даже у господ не все было, что у нас, оттого и ходили к нам люди смотреть и для себя перенимали. Ведь это Франтина первая в горах завела станки, на которых полосатину ткали, а то прежде снесут набойщику кусок холста, набьет он синий узор, и ладно! Горшки и ступки с медным ободком тоже она первая стала заказывать, первая из всех и стеклянную горку для посуды купила. И снова припомнили люди старый слух, будто она из знатного дома, — ведь где еще можно это увидеть? Но мне хорошо было известно, что все эти штуки она сама придумывает, и если другие перенимают все у людей или из книг берут, то она своим умом доходила.

И ведь не только в доме, но и на поле все по-иному пошло. Амбары хлебом наполнились, чуланы — льном и пряжей, а к хлеву пришлось пристройку делать: места для коров не хватало. И вот что еще хозяйка надумала. Она такой порядок завела: если девчонка сама телка вырастит, то получает материю на красивый передник, а если пастушонок жеребенка доведет до дела, — ему дарят трубку, медью окованную. А пойдем мы на белильню за полотном, она у всех на глазах его перемеряет и на две равные части разделит. Один кусок велит в чулан отнести и в сундук спрятать, а другой тут же на рубахи да размахайки для нас раскроит. Когда она в первый раз так сделала, мы даже говорили ей — нельзя, мол, хозяйке со своими слугами всем делиться.

— Экая беда! — отвечала Франтина. — Вы ко мне добры, почему и мне не быть с вами доброй? Вы для меня стараетесь — как же и мне для вас не постараться? Куда справедливее будет, если я вас порадую, раз вы меня всегда радуете. Чем больше вы поработаете, тем больше и получите.

В тот вечер наши работники впервые за все время не ругали ее между собой, но чтобы хвалить — того еще не было. Это случилось позже, после ярмарки в Турнове. Она поехала туда в бричке и взяла с собой самую старшую батрачку, чтобы товары ей выбирать помогала.

Когда же они воротились домой, рассказам конца не было! Ведь перво-наперво хозяйка накупила нам подарков, и только после этого собой занялась. Денег она совсем не жалела. Все, что брали другие для своих сыновей и дочек, то она батракам купила. Каждый из нас получил к зиме сапоги с кисточками и полушубки на шнурах, их любой пан не постыдился бы надеть. Ну, после этого уже никого не было лучше нашей хозяйки! И что удивительно — несмотря на большие расходы, деньги в доме водились, а прежде их всегда недоставало.

Хозяйка и еще одно большое чудо сотворила. Скажу прямо: все домашние про свои ночные гулянья и думать позабыли. А было дело так. На хозяина иной раз по вечерам нападала злая лихорадка, жестоко его мучила. Сядет к нему на постель хозяйка, возьмет его руки в свои, греет их, а заодно что-нибудь ему рассказывает: надеется, что он про свои страдания позабудет.

А рассказывать она умела, как никто другой; мне по крайней мере не приходилось таких рассказчиков слушать, которые могли бы с ней сравняться. Тогда ведь в народе был обычай рассказывать, как теперь читать вслух, и люди сходились нарочно, чтобы послушать того или иного рассказчика, как теперь ходят друг к другу газеты читать.

Слушаешь ее, бывало, и словно сам все видишь и переживаешь. И надо бы уйти, да не можешь оторваться. Одному богу ведомо, откуда она эти истории брала и где узнала все, что нам описывала. Чужие страны с ней все объедешь и при этом с такими людьми познакомишься, о которых никогда бы и не узнал. И разные удивительные случаи она прекрасно умела растолковать. Догадывались мы, конечно, что в ее рассказах много выдумки, да и говорила она только затем, чтобы время хорошо провести, и все же любой из нас готов был голову дать на отсечение, что все это одна чистая правда и эти случаи при нем самом произошли. И вздумай кто посмеяться над ее рассказами, его бы на чем свет стоит отругали.

Стоило хозяйке начать за ужином свой рассказ, — никому из нас уходить не хотелось. Мы нарочно за едой медлили, чтобы еще хоть немножко послушать. Но когда уже было неловко без всякой надобности засиживаться, мы прощались с хозяевами и шли во двор под окна, пока она свой рассказ не закончит. Бывало, зуб на зуб от страха не попадает, а не то от смеха, ну, прямо за животики хватаемся. Смех и выдавал нас. Подойдет хозяйка к окну поглядеть, кто там хохочет, и увидит, что мы стоим пригнувшись. Тогда и признаешься, чтобы худа не подумала.

— Эх вы, дети, — пожурит нас. — Если вам мои рассказы нравятся, почему же в доме не остаетесь?

Ну и, конечно, возвращаешься в горницу.

Прошло совсем немного времени, а уже никто не заикался о том, чтобы в трактир пойти, разве только в праздник или на масленицу: ведь лучше дома сидеть и слушать хозяйкины истории, чем неизвестно где шататься. И надо сказать, что самыми внимательными слушателями были именно те, кто еще недавно все ей поперек делал. Неудивительно, что люди опять о чарах заговорили и стали советовать батракам нашим не слушать ее — сглазит. Но никто и внимания не обращал на такие советы; бывало, ждешь не дождешься вечера. А днем повторяем между собой все, что слышали, и гадаем, что будет дальше с тем или другим героем. Когда же наши работали, в поле, встречались там со знакомыми и те спрашивали, как мы живем, то каждый прежде всего говорил: до чего ж наша хозяйка хорошо рассказывать умеет! Это вызывало у людей любопытство, и многие стали ходить к нам, чтобы тоже послушать. Рассказы ее всем нравились. Кто хоть один раз слышал их, начинал ходить каждый день, потому что дома было скучно. А зимой были у нас гости и бог весть откуда, даже в самую сильную метель, и если нельзя было пройти пешком — ехали на санях. Прославилась наша хозяйка повсюду в горах, все ее полюбили. Только женщины относились к ней с недоверием, и если хвалили ее, так из вежливости и лишь при мужчинах. А между собой продолжали величать ее, как и бабка ваша, колдуньей, и твердо стояли на своем.

Радовался хозяин, что жена его такой знаменитой стала! Он только руки потирал от удовольствия, когда полная горница народу набивалась. Не повернешься, бывало: на печи полно женщин и детей, на лавках, где мужики сидели, тоже не протиснуться. Было у нее, наверно, больше слушателей, чем у священника на проповеди; только не говорили мы бедняге об этом, огорчать не хотели…