Каролина Светлая - В горах Ештеда

Дождь застучал по окнам; казалось, в стекла швыряли горстями песок и мелкие камни, раскаты грома слышались все ближе, молнии вспыхивали ежеминутно. Я завесил окна с той стороны, откуда шла гроза, белым платком, старший батрак залил в печи огонь, служанка принесла из чулана каравай хлеба и положила его на стол. Тогда я зажег громовую свечу и прилепил ее рядом с хлебом, положив на него собственноручно переписанную мною молитву; потом приготовил соль, освященную в день трех королей, чтобы немедленно всыпать ее в огонь, если внезапно возникнет пожар.

— Ну, ведь господа — это совсем другое дело, — возразила хозяйка.

— И это говорит Франтина, которая у нас умницей слывет? Ты вдумайся и наверняка согласишься, что это такая же подать, как и все прочие, и плачу я ее лесным людям за то, чтобы они не мешали мне спокойно по лесу ходить. А ведь в лесу они точно такие же хозяева, как господские писаря у вас в деревне. Всякий свое требует, и поскольку я один, а их много, то ничего не поделаешь — приходится давать им то, что они требуют. А будь у меня больше единомышленников, людей сильных, отважных, я бы тогда совсем по-другому себя вел.

Хозяйка задумалась, но потом отрицательно покачала головой.

— Нет, Аполин, это далеко не одно и то же. Я здесь большую разницу вижу.

— Какую же? — оживился он. — Не думаешь ли ты, что только тот имеет право брать у людей, у кого есть на то грамота с печатями? Иной разницы я и не придумаю.

— На стороне господ закон.

— А почему же ты не спросишь, кто такой закон установил, чтобы господами их сделать?

Хозяйка и голову опустила. Она, конечно, помнила, как часто сама мне тот же вопрос задавала, притом всегда в сердцах, точно как пан Аполин теперь. Не зря она на меня теперь взглянула. Одни и те же мысли были у них. Я это очень хорошо сознавал и с большим вниманием к их разговору прислушивался. Все наши тоже с жадностью каждое их слово ловили: слушать о лесных людях для них было то же, что медом лакомиться, они и про грозу забыли. А непогода между тем разыгралась вовсю: раскаты грома были такими могучими — казалось, целые города рушатся; от ударов весь дом содрогался, молнии сверкали, словно кто-то горящими пуками соломы перебрасывался, а ветер ломал крупные сучья на деревьях, будто лучинки.

— Если ты хочешь сказать, что лесные грабители обирают людей против их воли, — опять заговорил пан Аполин, — то я тебе вот что посоветую: вели сход созвать и спроси у крестьян, с радостью ли они свое господам отдают?

Все так и покатились со смеху; хозяйка тоже улыбнулась, но к ней сразу вернулась серьезность, и она прикрыла ему рот ладонью.

— Помолчи-ка! — попросила она.

— Ну нет, не замолчу, пока не докажу тебе, что если я иду в лес, то не следует за меня бояться больше, чем за тебя, когда ты по субботам в замок ходишь, — пытался он шутить, но по лицу было видно, что ему не до смеха. — Ты упрекаешь лесных людей, будто они жестоко поступают, если не получают сразу, чего они требуют, а разве господа не так же делают? Разве не бьют они без пощады тех, кто подати вовремя не платит или на барщину не ходит, хоть им хорошо известно, что у этих людей нет ни денег, ни сил? Ну, а что было бы с теми, у кого достало бы смелости руку на господ поднять и попытаться защитить себя? Думаешь, не подвергли бы они его страшным пыткам — не забили бы в колодки, на дыбу не вздернули и не повесили бы? И ведь все посчитали бы, что бунтовщики получили по заслугам. Скажи теперь, чем же тогда лесные люди хуже господ? Я даже склонен полагать, что тот, кто не видит для себя позора в общении с господами и считает, что взглядом своим милостивым они ему великую честь оказывают, не должен и о лесных людях плохо говорить и презирать их. Одно из двух выбирай: или строго суди и тех и других, или и к тем и к другим будь снисходительной — тому, кто умен и справедлив, ничего другого не остается!

Хозяйка не ответила; она размышляла.

— Ну да, конечно же, лесные люди, по вашему мнению, грабители и убийцы, — продолжал пан Аполин с горечью, он даже с места встал и начал ходить по комнате. — А что вы скажете про короля Баварии, который захватил наши земли и объявил их своими, а какого вы мнения о прусском короле, который отнял у нас Силезию? Как вы этих господ назовете? А что думаете вы о тех войсках, которые грабежу… я хотел сказать — победе… способствовали? Верно, героизмом их восхищаетесь и нравится вам, что по многу недель, куда там недель — месяцев, они не делали ничего иного, как только убивали ни в чем не повинных людей, грабили их и жгли их жилища. А как же иначе? Ведь на их стороне закон, а во имя закона всегда и совершаются беззакония.

О люди! Что сделать, лишь бы поняли вы, какого презрения достойны за глупость и подлость вашу? Ведь нет такого бранного слова, которым нельзя было бы вас назвать и которого не были бы достойны! И я считаю: быть лесным грабителем, то есть откровенно признаваться в том, что являешься врагом каждого и видишь в нем только необходимую себе добычу, не искать для себя благопристойной маски, не прятаться за пышными титулами, напротив, открыто гордиться своими делами и не скрывать, что нет для тебя ничего святого или достойного уважения, всем пренебрегать, быть готовым все уничтожить, поскольку весь этот мир гроша ломаного не стоит, — в уничтожении, истреблении и преследованиях свое единственное счастье находить, знать, что тебя за это ждет, и с насмешкой смотреть в лица судьям своим — таким человеком, по-моему, быть гораздо порядочнее. По крайней мере нет в нем ни лжи, ни притворства, ни лицемерия, ни трусости, ни другой мерзости, как в тех, кто повсюду прославлен, осыпан золотом и почестями!

Догадывались мы, о чем вспоминает пан Аполин и почему ненавидит он людей, а господ в особенности. Хозяйка просто обмирала, видя его в таком волнении, однако ей не удавалось найти нужных слов, чтобы успокоить его; тут ей на помощь пришел наш старший работник. Человек рассудительный, он сделал попытку задобрить пана Аполина.

— Да, все так и есть, как вы говорите, пан Аполин, — согласился он. — Нынешние люди ничего не стоят: что пан, то и Ян — одинаковы, и думается мне, самых больших грабителей следовало бы не в лесу искать. А что до лесных людей — думаю, не одному уже опостылело их ремесло. Только назад ходу нет. Присягнули они на верность своему главарю, теперь хочешь не хочешь повинуйся. Верно?

Пан Аполин пристально посмотрел на работника, затем окинул его внимательным взглядом с головы до ног, — казалось, хотел в самую глубину души его заглянуть. Но тот не заметил ничего, а если заметил, не придал этому никакого значения и продолжал с прежним добродушием:

— Вот вы, пан Аполин, хорошо наши леса знаете, с грабителями ночными не раз встречались, верно и об их главаре куда больше, чем мы, слыхали, притом во всех подробностях. Правда ли, что он чужеземец? Так по крайней мере хозяйка наша говорит — думается ей, что уроженец этих мест не стал бы кровь земляков своих проливать. И неужто это правда, что никому он не известен, даже из его шайки никто еще лица его не видел и никто не знает, какой у него на самом деле голос?