Каролина Светлая - В горах Ештеда

Хотелось пану Аполину, чтобы все три оглашения и само венчание произвели разом в первое же воскресенье после его скоропалительного сватовства, и страх как он сердился, когда в костеле не соглашались. Но по трезвом рассуждении смирился с тем, что все должно идти как положено, а именно, чтобы оглашения были сделаны в свое время и свадьба состоялась бы, как и у всех порядочных людей, в середине недели. Он только просил невесту, чтобы в оставшееся время она уладила все свои дела, и обещал свои дела тоже в порядок привести: получить деньги с должников и продать оставшийся лес. Хотелось им сразу же после венчания сесть в коляску и без дальних разговоров отправиться в путь. Видел я, что не любы ему наши места, и мне оставалось только удивляться, зачем же он здесь торговое дело завел: ведь никто его сюда не звал и никто за него здесь особенно не держался.

Долго размышлял я, следует ли мне принять предложение хозяйки и взять на себя управление усадьбой. И только обдумав все хорошенько, я увидел, что не на кого ей больше положиться, и если бы я отказался или совсем оставил службу, как мне хотелось под горячую руку сделать, то этим нанес бы ей большой урон. Тогда я сказал себе: ну что ж, в ней я, конечно, ошибся, но пусть хоть она во мне не ошибется. И поклялся в душе: раз она по-сестрински всегда со мной обходилась, пусть теперь смело во всем на меня полагается.

Только слишком трудную задачу я взял на себя, Я старался быть верным своему слову, но мне то и дело приходилось пересиливать себя. Дни и ночи я молил бога: пусть бы эти три недели скорее прошли и мне уже не надо бы глядеть на все, что так глаза намозолило, и слышать то, что приходилось слышать, — не мог же я надолго уйти и бросить хозяйство на произвол судьбы. Все надоело, опостылело, жить на свете не хотелось! Боже мой! Вспоминать и то тяжко. Неприятно мне было смотреть на них, однако же любопытство покоя не давало — и не хочешь, а взглянешь. Кто из них кого больше любит: она его или он ее? Так и не удалось этого выяснить — оба вели себя безрассудно. Будто все, что в старинных песнях пелось, про них сложено: в них одно сердце билось, одна душа жила, и все мысли только друг о друге были. Словно на диво какое я на них глядел. Тогда и поверил, что из-за любви можно голову потерять, и по сей час не вижу в том ничего невозможного или, сказать, непристойного и никого не осуждаю.

А мне самому не пришлось того испытать, у меня все иначе было. Случилось, что вскоре и я себе девушку высмотрел, по уши в нее влюбился. Думаю, если бы вдруг она померла, то сильно бы я горевал и не полюбил бы другую. Да только любил я спокойнее, ни разума, ни рассудительности не терял. Повстречаю ее, бывало, нечаянно — весь краской зальюсь, но и только. Ни разу того не случалось, чтобы я одну лишь ее в горнице видел, когда там полно других людей, и слышал ее одну, хоть бы ко мне сразу десять человек обращалось; чтобы не мог расстаться с ней, а пройдя уже большую часть пути, опять возвращался, желая еще раз обнять ее; руки бы у ней целовал, словно она святая, стоял бы перед ней на коленях, опустив голову, ну ровно грешник на исповеди, или, выпросив у нее полузавядший цветок, прижимал бы его к губам, когда никто не видит; не скрипел я зубами, проклиная все на свете, припомнив вдруг, что еще целую неделю ждать, прежде чем она женой моей станет, — зато все это пан Аполин проделывал, а ведь еще совсем недавно был он известен как человек, к женскому полу совсем равнодушный. Вся эта разница в нашем поведении происходила оттого, что я сызмальства умел покоряться духу невидимому, а не суете мирской, и куда больше любил творца небесного, чем любое из его созданий с такой же грешной душой, как моя. Но пан Аполин был, по-видимому, не больше христианин, чем его невеста, это можно было судить по его поступкам — они превосходно понимали друг друга. Недаром говорят у нас: ворон к ворону летит.

Когда пан Аполин вечером от нас уходил, можно было подумать, что хозяйка не в своем уме; со стороны человеку даже трудно поверить, что подобное возможно. Она, женщина храбрая, которая ничего не боялась, как лист дрожала, прощаясь с ним, боялась, чтобы возвращаясь от нас (желая быть ближе к нам, он стоял в трактире в Старых дубах, и пути ему было всего полчаса), он не повстречался с лесными людьми. Но пан Аполин только посмеивался над всеми ее страхами — дескать, она не разбойников боится, а как бы его не схватил цыган и не затолкал в свой мешок.

— Охота тебе шутки шутить! — сердилась она.

— А чего ты пустяки выдумываешь? — отвечал он с укоризной.

Однажды, когда она волновалась за него больше, чем всегда, ибо ночь была очень темная и все предвещало грозу (было это в воскресенье после третьего оглашения и послезавтра они должны были идти к венцу), он решил немного подразнить ее; вероятно, нравилось ему, что она за него боится, — и сказал, стоя уже на пороге:

— Неужели ты думаешь, что я никогда не встречался с лесными людьми? А видишь — живой.

Эти слова так напугали хозяйку, словно она его в руках убийц увидела. Она закричала, силой его обратно в горницу втащила и упала на лавку. Он начал ее успокаивать, словно дитя малое, но она от страха не могла в себя прийти. Я тоже чувствовал сострадание к ней из-за этой ее слабости, но вместе с тем не мог надивиться, откуда он столько нежных слов знает. Никогда не доводилось мне слыхать ничего подобного. Нашептывал он их вкрадчиво, как, верно, умел один только змей-искуситель.

Вдали загремел гром, я вышел во двор, взял в сарае вилы и лопату и положил их крест-накрест на гноище, чтобы в нашу крышу молния не ударила. Когда я вернулся в горницу, то увидел, что пан Аполин уже отложил шляпу, обещая переждать грозу у нас.

— Я ведь уже не раз с лесными людьми встречался, но они мне ничего худого не сделали, — вернулся он к прежнему разговору. — И я уверен, что никто меня и пальцем не тронет — ни сегодня, ни в другой раз; ты можешь не сомневаться в этом.

— Неужели они тебя пощадят, если с другими людьми жестоко обходятся? — спрашивает Франтина с сомнением в голосе, а сама его за руки крепко держит.

— А я не стал бы защищаться.

— Разве ты добровольно отдашь им то, что они от тебя потребуют?

— А почему бы и нет? Я всегда так делаю.

— Нет, не поверю я тебе, хоть бы ты это и десять раз повторил. Ведь, мне кажется, ты не трус и…

Хорошо сделал пан Аполин, что остался у нас. На дворе ветер завыл с такой силою, что в горнице нельзя было слова расслышать. Сверкнула молния, и тогда мы увидели, что деревья в саду до самой земли гнутся.

— Итак, если я добровольно плачу подати нашим господам, значит я трус? — Теперь он говорил гораздо серьезнее, чем до сих пор. — Или ты хочешь, чтобы я поднял оружие против них, если они от меня эти деньги потребуют?..