Ги Мопассан - Избранные произведения в одном томе

И при движениях под платьем у нее,

Как в полной наготе, обозначалось тело —

Бедро, тугая грудь, спина иль крепкий зад;

Хоть зной ужасен был, работа не тянулась;

Но скоро девушка устала, разогнулась

И в пышной прелести откинулась назад.

Под солнцем яростным, треща, рассохлись бревна, —

Чтоб воздуху глотнуть, как бы раскрыв нутро.

Дышали женщины натужно и неровно,

От пота на телах сверкало серебро.

На бронзовых щеках почуяв пламень смуглый,

Бесстыдница в упор взглянула на меня

И расстегнулась вдруг… Заманчиво округлы,

Задорно глядя врозь, блистая и дразня,

Две груди выплыли, она же с новым жаром

Схватила свой валек; и, нежны, как цветки,

Под мерный стук валька, танцуя в такт ударам,

Чуть розоватые запрыгали соски.

О, эти два холма! Как горна полыханье,

Меня бросало в жар их нежное дыханье,

Меня безжалостно по сердцу бил валек!

Насмешки полный взгляд отталкивал и влек,

А тело влажное, сверкая белизною,

К лобзаньям звало рот, приманивало взор.

Я, оробев, молчал. Но, сжалясь надо мною,

Плутовка первая вступила в разговор.

Я слушал речь ее, но слышал только звуки,

Я страстно пожирал глазами эту грудь,

Я силился в разрез поглубже заглянуть,

Пылал и холодел, испытывая муки.

Она пошла, шепнув: «Когда настанет ночь,

Я буду ждать тебя за рощей у оврага!»

И все ушло за ней, вся жизнь умчалась прочь,

Как испаряется предутренняя влага.

Но все ж я ликовал; волнуя и пьяня,

В моей душе любовь, как бездна, разверзалась;

Уже бледнел и гас прощальный отблеск дня,

И ночь грядущая зарею мне казалась!

II

Когда я подходил, она стояла там.

Я кинулся, упал без слов к ее ногам,

Обвил ее, привлек, лаская грудь рукою;

Внезапно вырвавшись, помчалась прочь она

По лугу, где лила молочный свет луна,

Но зацепилась вдруг за низкий куст ногою,

И я догнал ее, и жадно к ней приник,

И стиснул гибкий стан, и, хищный, опьянелый,

Унес ее к реке, в береговой тростник…

Она, кого я знал бесстыдной, наглой, смелой,

Дрожа, заплакала, испуганна, бледна;

Меж тем моя душа была опьянена

Той силой, что ее бессилье источало.

Кто может разгадать волшебное начало,

Кипящее в мужской крови в любовный час?

От месяца легло сияние на нас.

Лягушки в камышах, о чем-то споря бурно,

На сотню голосов шумиху завели.

Проснулся перепел и закричал вдали;

И, словно первый звук любовного ноктюрна,

Пустила птица трель — еще неясный зов.

А воздух полон был истомы, упоенья,

Лобзаний, шепота, призывного томленья,

И неги чувственной, и страстных голосов,

Перекликавшихся и певших в хоре дружном.

Я чуял эту страсть и в знойном ветре южном,

И думал: «Сколько нас в часы июньских чар,

Животных и людей, которых ночью жгучей

На поиски повлек неутолимый жар

И, тело к телу, сплел инстинкт любви могучий!»

И я хотел их слить в себе, в себе одном.

Она дрожала вся; я воспаленным ртом

Прильнул к ее рукам, струившим ароматы, —

То запах тмина был, живой бальзам полей;

У девственной груди был привкус горьковатый, —

Таков миндаль и лавр, иль таково, верней,

Парное молоко козы высокогорной;

Я силой губы взял, смеясь над непокорной,

И долгий поцелуй как вечность долог был,

Он сплел в одно тела, он слил их бурный пыл.

Откинувшись, она хрипела в страсти жадной,

А грудь стесненная, под лаской беспощадной,

С глухими стонами вздымалась тяжело.

Была в огне щека, и взор заволокло.

В безумии слились желанья, губы, стоны,

Затем ночную тишь, нарушив сельский сон,

Прорезал крик любви, так страшен, так силен

Что жабы, онемев, попрятались в затоны,

Сова шарахнулась и перепел умолк;

И вдруг в растерянном безмолвии вселенной

Донесся по ветру и замер зов мгновенный:

С глухой угрозою провыл три раза волк.

Рассвет прогнал ее. А я побрел в просторы,

Где чуял плоть ее в дыхании полей;

Как якорь, брошенный на дно души моей,

Меня в плену теперь держали эти взоры.

Плоть сочетала нас, и тщетен был побег:

Так сковывает цепь двух каторжан навек.

III

Затем пять месяцев подряд, не уставая,

С ней, томно-чувственной, бездумной, у реки

Делили мы восторг, укрывшись в тростники;

Постелью нам была трава береговая.

И утром, новый жар не в силах превозмочь,

Еще истомлены огнем ночных лобзаний,

Когда в лучах зари пел жаворонок ранний,

Уже грустили мы, что не приходит ночь.

То забывали мы, что день настанет скоро,

И заставала нас в объятиях Аврора,

Мы шли, спеша пройти залитый солнцем луг,

Взор погрузив во взор, не расплетая рук.

Я видел, как стволы краснеют, словно раны.

Как золото зари ложится на поляны, —

И я не понимал, что солнце надо мной,

И думал, ослеплен лучами огневыми,

Что это взор ее струит палящий зной.

Она работать шла с подругами своими;

Желанья полн, я брел за нею в стороне;

Быть рядом — это все, чего хотелось мне.

Я прирастал к земле, любуясь пышным телом;

Моя любовь была моей тюрьмой с тех пор,

Как этот гибкий стан замкнул мой кругозор.

А пояс платья стал моих надежд пределом.

Я терпеливо ждал, едва смиряя кровь,

Покуда общий смех не отвлекал вниманья;

Я наклонялся к ней… Мгновенное лобзанье…

И, пристыженные, мы разлучались вновь.

Порой, покинув плот, шалунья взором жадным

Звала меня прилечь на поле виноградном

Иль уводила в сад. И, лежа там в кустах,

Мы на любовь зверей, смеясь, глядели с нею:

Две бабочки неслись на четырех крылах,

Двойной нелепый жук переползал аллею.

Она брала лесных любовников с земли

И целовала их. Две птички в упоенье

Порхнули и сплелись. Но их совокупленье

Нас не смутило, нет! — Мы, вторя им, легли.

Когда в вечерний час, желанием измучен,

Я замечал, бродя вблизи речных излучин,

Как движется она меж стройных тополей,

На властный зов любви спеша из темной дали,

Будя лучи луны, что безмятежно спали

Среди немых кустов и дремлющих аллей, —

Я вспоминал тогда о женщинах восточных,

О девах библии в их древней красоте,

Безудержных в любви, прелестных и порочных,

Подобных ангелам в вечерней темноте.

IV

Усталый, задремал хозяин у порога,

И прачечная — днем! — уже пуста была.

От почвы пар валил, как от спины вола

В полдневную жару. Но чувств моих тревога,

Но жар сердечный был сильней, чем жар дневной.

Все звуки умертвив, царил палящий зной:

Лишь пьяный смех порой, да говор из лачуги,

Да где-то, капая, незримая вода

С челна, как терпкий пот, стекала иногда.

И углем рдеющим был рот моей подруги.

Как пламень, поцелуй вдруг вспыхивал и гас, —