Ги Мопассан - Избранные произведения в одном томе

Решившись, наконец, склониться пред Владыкой,

В ночь зимнюю она пошла его искать,

Снег всюду распростер белеющую гладь,

Недвижно-мертвую, и стужа ветровая

Как бы с конца земли летела, заставляя

Деревья трескаться туманные в лесу,

И ветви голые трепала на весу;

Луна застылая в печальном небе где-то

Едва означилась тончайшей нитью света;

Весь мир, вплоть до камней, измучил холод злой.

Она бездумно шла, хоть леденели ноги,

Чернея точкою в пустыне снеговой,

Решившись пастуха достичь в его берлоге.

Как пригвожденная, она вдруг стала: там

Два зверя страшные вдоль по снегам стремились;

Они как будто бы играли и резвились,

И тень металась в лад огромным их прыжкам.

Затем, помчав сквозь ночь свой перебег бездомный,

С безумной резвостью они в два-три прыжка

К ней приближаются, летя из дали темной.

Она узнала в них овчарок старика.

Задохшись, тощие от голода, с глазами,

Горящими сквозь шерсть, нависшую клоками,

Они скакали вкруг, но в лае засверкал

Как бы улыбкою крутых клыков оскал.

Они — как рыцари, что вздумали из плена

Отбить и привезти Подругу сюзерена,

И, с нею следуя, гарцуют на пути

Герольдами любви, — спешат ее вести.

Пастух же сторожил, торча над косогором;

Сбежал он, потащил ее; у шалаша

Была открыта дверь; пастух втолкнул, спеша,

Добычу, всю уже раздев горячим взором.

Он радостно дрожал от головы до ног, —

К удару близок тот, кто счастья смог дождаться:

С минуты встречи с ней он начал задыхаться,

Как пес охотничий, что зверя сбить не мог!

Когда же девушка почуяла на коже

Ту ласку слизняка, с которой к ней приник

Козлиным смрадом весь пропитанный старик, —

Все существо ее в холодной сжалось дрожи.

А он, держа в руках ее столь нежный стан,

Природой созданный, чтоб страстью все пылали,

Что столько юношей уже так близко знали, —

Был злобой старого урода обуян;

Нещадной ревностью и завистью объятый,

Желал он ей отмстить убожество свое!

Хоть поцелуй сперва она снесла косматый,

Но вдруг отпрянула: он прыгнул на нее

И кулаками бил, чтоб смять сопротивленье, —

И снеговая даль накрыла тишиной

Как бы предсмертный вскрик и долгое хрипенье.

Тут испустили псы протяжный скорбный вой,

В полях безжизненных звучавший так уныло, —

И дрожь пугливая им шерсть вдоль спин вздыбила.

А в хижине борьба отчаянная шла:

Там в схватке яростной переплелись тела,

О стены стукаясь непрочного строенья;

Раздался женский плач, рыданья и моленья,

И вновь затем борьба, что оборвалась вдруг

Мольбой о помощи; и этот слабый звук

Без отзвука в полях угас.

Рассвет унылый

Просачиваться стал сквозь серый свод небес;

Холодный ветер взвыл с удвоенною силой;

Морозным инеем сковало чахлый лес —

Как мертвый. Все вокруг конец всему познало.

Но, точно занавес, скользнула туча вбок,

И пролился на снег сплошь розовый поток:

Пурпурный небосвод забрызгал кровью алой

И одинокий холм в белеющих полях,

И стены шалаша, и наледь на ветвях.

Казалось, целый мир убийством полн ужасным!

Тут вышел на порог из хижины старик.

Он тоже красен был и спорил с небом красным!

Когда же в небесах багрец поблек, поник

И побелело все средь солнечных сияний,

Он, сумрачен и прям, стоял — еще багряней:

Казалось, выходя, ладони он простер,

Чтобы лицо пятнал карминовый раствор.

Нагнулся снегу он черпнуть рукою правой —

От пальцев на снегу остался след кровавый.

Чтобы лицо умыть, стал на колени он —

Вода текла с лица — красна. И, потрясен,

В ознобе страха он глядел. И вдруг помчался.

Сбежав с холма в поля, он вдоль дорог метался,

В кустах и зарослях, летел что было сил,

И, как травимый волк, без счету петли вил,

И снова стал.

Зрачки расширены от страха,

Скользили: где-нибудь деревня ль не видна?

Потом он взял опять горсть ледяного праха,

Чтобы еще стереть два алые пятна.

И снова в путь. Но страх возник в душе: бесплодно

Скитаться до смерти, не встретя никого,

По столь пустым снегам, под твердью столь холодной!

Он слышит: колокол звонит вблизи него,

И он в село бежит, вновь напрягая ноги.

Крестьяне там уже болтают у дверей;

Он их зовет: «Скорей! Она мертва, скорей!» —

Бежит, стуча в дома вдоль всей большой дороги,

Твердя: «Идите же! Ведь я убил ее!» —

И следом шум растет и каждое жилье

Захлестывает. Все, дома свои кидая,

Вослед за пастухом бегут со всех сторон.

Но дальше и вперед идет упрямо он;

И вспугнутых людей за ним влачится стая

Печальной лентою чрез чистый снег. Росло

У каждого села дорогой их число,

И шли они к холму, встававшему все резче,

Куда, едва дыша, вел их пастух зловещий!

Все поняли они, кого убил старик.

Но как, но почему, в какой безумный миг? —

Никто не спрашивал: все чуяли глубоко

Над этой гибелью как бы дыханье Рока.

Та — Красотой была, и был Коварством — тот.

Кому-то должно пасть. Две равных Силы миром

Не правят заодно. Соперникам-Кумирам

Не разделить небес. И Божество-урод

Вовеки не простит прекрасному.

На скате

Холма, у шалаша, все стали. Лишь старик

Посмел войти — опять увидеть мертвый лик

И жертву вытащить чудовищных объятий.

Ее он голой в снег швырнул, как бы спеша

Хоть жестом оскорбить, и, крикнув: «Вам! Для гроба!» —

Укрылся, запершись, за дверью шалаша.

Стояли все в тоске; в сердцах кипела злоба.

Сверкающая плоть в постели снеговой

Покоилась, и кровь ни каплей не алела:

Псы, отыскав ее недвижной и немой,

Ей долго с нежностью вылизывали тело.

Живой и дремлющей она казалась. В ней

Нездешней красоты как будто луч светился;

А нож еще торчал в том месте, где вонзился, —

Как раз в развилине меж пышных двух грудей.

И труп ее пятном простерся золотистым

На белизне снегов. Растерянный народ

Толпился перед ней с благоговеньем чистым.

А косы светлые, лежащие вразлет,

Сверкали, точно хвост пылающей кометы,

Как солнце, павшее с небесной синевы;

И круг сияния у мертвой головы

Был точно нимб, — как те, что на богов надеты!

Но несколько крестьян, кто старше и стыдлив,

Сорвав со спин плащи из козьей шерсти, резко

Прикрыли наготу, прекрасную до блеска;

А парни, рукава по локоть засучив,

Носилки из ветвей связали неумело, —

И с дрожью двадцать рук ее подняли тело!

Безмолвная толпа за ними тихо шла

Туда, за горизонт, безжизненной равниной,

И, на змею похож, кортеж влачился длинный.

Затем — все пусто вновь, вновь тишина и мгла!

Пастух же, скрывшийся в норе уединенной,

Почуял, что объят ужасной пустотой, —