Ги Мопассан - Избранные произведения в одном томе

Следы любовные ее там выбил шаг…

Ее любовники дрались не уставая,

И к победителю безропотно она

Шла — для восторга тел, для страсти рождена;

Ни разу не вздохнув от счастья иль томленья,

Как рок она несла их жадные стремленья.

И тот, кто уследил глазами или ртом

Тропинки тайные, что скрыты в теле том,

Кто плод хмельной сорвал, издревле и доныне

Растимый красотой меж дивных бедр богини, —

Тот в сердце дрожь хранил и, вынося едва,

Как лихорадки бред, любовные ознобы,

Везде ее искал, как бы в припадке злобы,

Роняя с бледных губ безумные слова.

IV

Ее животные любили, будто в сказке,

И странно их она ласкала — как людей;

С любовной резвостью вся тварь стремилась к ней —

Руном и шерстью льнуть к ногам в приливе ласки.

Бежали следом псы, ее пяты лижа;

Как перед телкой, бык ярился вдруг, дрожа,

И жеребцы ее встречали долгим ржаньем;

Порой обмануты немыслимым желаньем,

Сражались петухи или козлы дрались,

На фавньих ножках встав, уставя лбы крутые;

Шмели гудящие и пчелы золотые,

Спускаясь на нее, ни разу не впились.

Шла по лесу она — ей пели птицы, даже

Крылом ласкающим касаясь иногда,

Слетя к птенцам, у ней упрятанным в корсаже.

Она вдыхала страсть во встречные стада,

И круторогие тяжелые бараны,

Забыв о пастухе с прерывчатым рожком,

И овцы с блеяньем трусили, неустанны,

Вослед ее шагам рассыпчатым шажком.

V

Порой, вдруг ускользнув от всех, она бежала

Купаться — в свежесть вод полуночных. Луна

Прилив медлительный и берег освещала.

Она спешила. Тень ее вилась, черна,

По склонам светлых дюн, в дали теряясь синей,

Там, в беспредельности, в безжизненной пустыне

На гальке кучею свое тряпье свалив,

Нагая, шла к воде, ногой касалась белой

Волны, что пеною клубилась и кипела, —

И, руки вытянув, кидалась вдруг в прилив.

И, выйдя на берег, счастливой и струистой,

Вытягивалась вся на дюне, мощный свой

Великолепный стан в песок вжимая чистый.

Когда же медленно она брела домой, —

Оттиснут был близ волн тончайший очерк тела,

Как будто медную метнули с высоты

В песок тот статую. На слепок красоты

Высь поднебесная мильоном глаз глядела.

Потом туда вползал волны лукавый клок

И, отпечаток смыв, отглаживал песок.

VI

В ней — Совершенство, Жизнь, какие мы в законах

Первичных чувствуем; тип вечный Силы той,

Что в беге времени приходит к нам порой

И правит, властвуя землей, среди сраженных

Воль человеческих, — Искусство породив.

Мужчины жаждали Елен и Фрин когда-то, —

Так жаждали ее. Она же, как прилив,

Всем нежность буйную дарила без возврата.

Презренно было ей одно лишь существо:

То злобный был пастух, старик седой, кого

Все волки слушались.

В дорожную канаву

Цыганка бросила его младенцем. Он

Был найден пастухом, подобран и вскормлен.

Тот умер, завещав завистливому нраву

Питомца злобу к тем, кто счастлив, кто богат,

И — знанья тайные оставив, говорят.

Ребенок рос один, без радости, без крова,

Пася гусей и коз, выстаивая дни

Под ветром и дождем, под градом руготни.

Когда же под плащом он засыпал сурово,

Всегда он видел сны, за ночью ночь подряд,

О тех, кто сладостно в своих постелях спят.

Потом, лишь луч зари взвивался над равниной,

Он черный хлеб жевал, следя за струйкой длинной

Дымка, что вился там, над крышами домов, —

Как знак того, что суп, горячий суп готов.

Старел он. Темный страх все перед ним питали;

Вниманье занимал на посиделках он:

Рассказы странные о нем передавали,

И после женщины напрасно звали сон.

Как утверждали все, мог управлять он роком,

Беду обрушивать на недругов своих

И в огненных словах созвездий зорким оком

Читать грядущее в глуби небес ночных.

Скитаясь, в шалаше он жил зимой и летом,

Всех сторонясь людей. Когда же в ветер он

Кидал свой странный зов, тогда со всех сторон

Нечеловечий крик ему звучал ответом.

Он силу тайную хранил в глуби зрачков,

Умея усмирять взбесившихся быков.

Но и еще слушок бродил неутомимо:

Раз девушка одна, с ним встретясь в поздний час,

Решила, что ее он схватит; он же мимо

Прошел, без слов; потом, ночь не смыкая глаз,

Она дрожала вся от страха и страданья;

Ей слышался вдали призыв его желанья.

И, чувствуя себя беспомощной в борьбе,

Она пошла сквозь мрак, полна тревожной дрожи,

С ним в шалаше делить соломенное ложе!

По воле похоти с тех пор он звал к себе

Ночами девушек. И шли они покорно,

Красотки юные, отдать для страсти черной

Девическую грудь, стыд забывая с ним, —

И он, старик, урод, казалось, был любим.

Он был космат: весь лоб, надбровья, щеки, губы

Тонули у него в копне седых волос;

Как плащ, что спину грел своею тканью грубой,

Сам козьей шерстью он, казалось, весь порос!

Когда с кривой ногой, хромая, в гору шел он

В закатном зареве, что тень кидало в лог,

Метался шаг его, как фавна дикий скок.

Он, старый сельский Черт, нечистым пылом полон,

У голого холма, где чуть взросло былье,

Но где расцветший терн лег золотым пожаром,

В апрельский светлый день вдруг повстречал ее —

Кого любил весь край.

Как солнечным ударом

Был весь пронизан он, едва она прошла.

Он пожелал ее: столь хороша была!

Скрестились взгляды их, недобрые не в меру.

Казалось — встреча то враждующих богов!

Был, как охотник, он взволнован, что готов

В засаде встретить лань, а повстречал пантеру!

Она прошла. Цветок ее тяжелых кос,

Когда она, спеша, сходила под откос,

Букетом чуть бледней, слился с цветами терна.

Все ж била дрожь ее; хоть был ей мерзок он,

Но верила она, что скрытой наделен

Он силой, — и бежать пустилась вдруг проворно,

Блуждала целый день она; когда ж погас

Закат и ночь сошла на рощи и на нивы,

Страх темноты ее окутал в первый раз.

По черной просеке идя среди дремливой

Стены дубов, она вдруг увидала: там

Стоит колдун-пастух — недвижен, зорок, прям.

Но, кинувшись бежать, от ужаса шалея,

Уж никогда потом дознаться не могла, —

Не видела ль она лишь силуэт ствола,

Сухое дерево, торчащее пред нею?

Шли дни и месяцы. Метался ум ее

Подбитой птицею, свинец в крыле носящей.

В смертельном ужасе пред участью грозящей

Боялась покидать она жилье свое:

Ведь стоило лишь ей пройти в полях, по склонам,

Уже стоял он — здесь иль там; кидая в дрожь,

Его лукавый взор внушал ей: «Ты придешь», —

Ложась на рану ей железом раскаленным.

И скоро волю ей сломил столь тяжкий гнет,

И родилась в душе, томимой жутью дикой,

Потребность уступить руке судьбы. И вот,