Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Мою ты отринула милость?!
Не так отвечают царю.
Я вижу, ты жить утомилась,
Так смерть я тебе подарю.

Оставь эту девочку. Разве
Ты кровью доселе не сыт?
Зачем прикасаешься к язве
Ее незабытых обид.
Иль хочешь глумиться над плачем,
Рожденным безумством твоим?

О, хан мой! Удача!
Джамуга попался живым.

Я брежу, иль вижу виденье…

Окончилась наша страда.
Он схвачен моею тюменью
И скоро прибудет сюда.

Я вижу: ко мне благосклонен
Чингис, мой приемный отец.
Чужие раздроблены брони,
И распрям положен конец.
Ввести их сюда поскорее.
Нойоны: построить полки.
Пусть всюду по воздуху реют,
Пред аньдом моим бунчуки.
Клади сюда шкуру медведя,
Тут сядет мой названый брат.
Хоть рад я внезапной победе,
Но встрече — я более рад.

Приблизился гибельный час.
А сердце, как пленная птица.
Ведь если Джамуга предаст,
То мне никуда не укрыться.
Мне хочется, хочется жить,
Но мне не увидеть пощады.

Изменников надо казнить.

Царица — советов не надо.

На руках — аркан,
На ногах — подпруга.
Пощади нас, хан,
Вот твой враг — Джамуга.

Копья брошены на землю,
И в пыли конец туга.
О мой хан, мой аньда, внемли
Голосу врага.
Пусть они тебе расскажут.
Пусть они тебя научат.
Как вождя нухуры вяжут.
Как холопы князя мучат.
Ты, и в чреве бывший смелым,
Ты, и в чреве верным бывший,
Знаешь сам, что нужно делать
С честь и верность позабывшим.

Довольно! Я знаю кто враг, кто не враг,
Кто смеет дышать, кто не смеет.
Эй стража! Хватайте презренных собак!
Рубите их гнусные шеи!
Коням их немедля пронзите сердца!
О, злое, нечестное племя.
Родню их найти, истребить до конца,
Чтоб сгибло предателей семя.

Мой аньда, я долго скорбел о вражде,
В нее мы нечаянно впали.
Искал я свиданья всегда и везде…

Я тоже, Джамуга.

Едва ли.
Свиданья вам было не трудно найти,
Мой аньда и солнце жена.
Повсюду я вам перерезал пути,
Нас всюду сводила война.
Я поднял орду тайджиутов в набег,
Бергутов и черных татар.
Но твой Субутай, меж беспечных телег,
Затеплил жестокий пожар.
Тогда от меркит, стрелометной орды
Привел я могучий отряд,
И вместо меркитов курганов ряды
С Онона до Толы стоят.
Ван-хан кераитский мне воздал почет,
Зажег я безжалостный бой.
И кровь кераитов доселе течет
В воде Селенги голубой.
Я поднял найманов, и сам Кучулук,
Царевич, напряг тетиву.
Но сломан его несгибаемый лук,
А стрелы упали в траву.
Но мертвым соратникам верность храня.
Свиданья с тобой я искал.
Досель не слезал с боевого коня,
Кольчугу досель не снимал.
Нойонов и ханов кругом истребя,
Прославилась доблесть твоя.
И звезды судили, чтоб раньше тебя
К их сонму причислился я.

Мы видели много зияющих бед,
Но мы их сносили, не плача.
Теперь я вступил на сверкающий след
Монгольского бога удачи.
Чингис, дух полнощный, пронзающий тьму.
Шептал мне свои наставленья.
Отныне я имя Чингиса приму
На новые годы правленья.
И ныне я полною властью богат
На благо нойонов и черни.
Прими же пощаду, возлюбленный брат,
Мне доблестью равный соперник.
Нойоны, вы видите радостный час.
Окончились наши напасти.
И я вопрошу у счастливых, у вас
В чем в жизни бесспорное счастье?

Наше счастье — на полном скаку,
На следу уходящих волков,
Вынув лук и припав на луку,
Быстролетных спускать соколов
И следить, как, кружа, сокола
Остановят стремительный бег,
И услышать, как свистнет стрела,
Волчью кровь выпуская на снег.

Черным соболем мой малахай оторочен,
Мой расшитый кафтан из хотанской парчи.
Черный панцирь с насечкой и легок, и прочен
И из стали дамасской ножи и мечи.
И когда между юрт пролетает по склону
Иноходец кипчакский, сравнимый с волной,
«Расступитесь и дайте дорогу нойону», —
Весь народ говорит и любуется мной.

Коней отбивал я и верным их роздал,
Я много добычи в Турфане достал,
Но где та добыча, то ведомо звездам.
С коней и добычи я счастлив не стал.
Но ныне стою я при счастье на страже,
Я длинное к юрте поставил копье.
В ней карие очи моей Намсарайджаб,
В ней черные косы, в ней счастье мое.

Я вижу, как бродят в степях табуны,
Как облаку горные кедры равны,
Как быстрой водою струится река,
Как легкие ноги несут сайгака.
И видя, как высятся горы мои,
Как с горных вершин ниспадают ручьи,
Как звери блуждают в просторе степей,
Я счастлив — в привольной отчизне моей.

Наши кони, как ветер, наши девы красивы,
Широки наши степи и привольны луга.
Но ведь кони устанут, девы станут ревнивы,
И привольные степи заметает пурга.
Мне другая утеха; позабыв про ненастье,
Сев с моими друзьями перед ярким огнем,
Наши чаши наполнить неизменчивым счастьем,
Нашим счастьем единым — искрометным вином.

Дороги мне были везде широки —
В Саянских ущельях, у Желтой реки,
В Голодной пустыне, в манчжурских лесах
И в самых глубоких тангутских снегах.
Что хану хотелось, он мог приказать,
И все добывала послушная рать.
Повсюду мое доставало копье.
И светел был хан мой. Вот счастье мое.

Нет. Счастье, нойоны, неведомо вам,
Но тайну я эту открою.
Врага босиком повести по камням,
Добыв его с долгого боя;
Смотреть, как огонь пробежал по стенам,
Как плачут и мечутся вдовы,
Как жены бросаются к милым мужьям,
Напрасно срывая оковы;
И видеть мужей затуманенный взор
(Их цепь обвивает стальная),
Играя на их дочерей и сестер,
И с жен их одежды срывая.
А после, врагу наступивши на грудь,
В последние вслушаться стоны
И, в сердце вонзивши, кинжал повернуть…
Не в этом ли счастье, нойоны?