Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

На коже лица пожилого мужчины
Румянами разве загладишь морщины?

Лишь полностью можно найти обновленье,
Вступив без оглядки на путь исправленья.

Был чистым источник и крепкой плотина.
Но все постепенно заполнила тина.

Где мудрый и смелый, имеющий силы,
Чтоб вычерпать скопище грязи и ила,

Конец отыскать перепутанных ниток
И выход найти из бесплодных попыток?

На помощь негодных людей не надейтесь:
Кто рубит мечом — не играет на флейте.

Я знаю пройдох, что к интригам привыкли, —
Как знает арабский филолог артикли.

И тех, кто поля у крестьян отнимают
И жадно имущество слабых глотают.

И тех прощелыг, что стремясь за добычей,
Заложат за грош и закон и обычай.

Скупцов, что о собственной пользе мечтают
И жадное чрево себе набивают.

Лишь честность положит конец безобразью,
Лишь партия честности борется с грязью.

Свободу иметь для безграмотных рано,
Сафас не прочтешь, не прочтя каламана.

Сегодня — меджлис нам дорога к спасенью,
Он — мозг, сохраняющий тело от тленья.

Коль мозг не возьмется немедля за дело,
То он не укроет от гибели тело.

Никто не спасет без меджлиса Ирана,
И ангел падет от руки Аримана.

Без силы закона труды бесполезны, —
Ведь поезд пойдет лишь по рельсам железным.

Духовная пища — Бехарово слово, —
Струя молока для ребенка грудного.

Не каждый владеет такими словами,
Лишь жрец украшает кумир свой цветами.

Пусть мужество зреет в сердцах непрестанно, —
Всегда оно было надеждой Ирана.

Мы нищие толпы, мы денег не держим в руках,
Зато нам неведом людей угнетающий страх.

Решимость сметает все трудности с наших путей,
И трудность лишь в том, что решимости мало в сердцах.

Мы скорбь тебе дарим и кровь из горячих сердец,
Другого подарка не сыщем на этих путях.

Кто скован, тот больше не станет добычей цепей,
В свободу влюбленному нету нужды в кандалах.

Тебе ж покоримся, чтоб после никто не сказал,
Что мы не хотим пред любимой склониться во прах.

В сердцах разбитых дольний мир правдиво отражен.
Ключ к вечной истине — язык, но крепко связан он.

Не говори, что четок зернь мы топчем оттого,
Что стыд — оборванная нить для общества всего.

Когда две партии в борьбе, они хотят войны,
И терпит бедствия народ от каждой стороны.

О мире весть — надежда тех, кто для людей дает
Посланца радостных вестей, благословенья плод.

Но сад заброшен, аромат не льют вокруг цветы;
Увы, бессилия тоски цветник — свидетель ты.

Теперь свободен Фаррохи от мира злых сетей,
Как тот бродяга, у кого ни дома, ни детей.

У обреченных тоске встреч утешительных нет.
Праздника утро в тюрьме льет нам непраздничный свет.

Слов поздравительных звук может издать попугай;
Милая знает, что им просто заучен привет.

Наш ноуруз омрачил древней неправдой Зоххак,
Племя Джемшида — в тоске, а притеснитель воспет.

Голову низко склонив, знаю, не явится вновь
Светлое время к тебе, певчая птица — поэт.

Пусть невиновный в тюрьме нынче иль завтра умрет,
Длиться не может всегда бремя безжалостных бед.

Чем обнаженнее плоть, тем ей, бесстрашной, теплей,
Будет ей другом всегда солнца полдневного свет.

Горе неправде людской! Горе властям и стране,
Где на правдивую речь ссылка и гибель — ответ.

Пусть о прощении слух — только отрадная ложь!
Места в душе Фаррохи для безнадежности нет!

В ладонях мужества меч нам нужно крепко зажать,
А право из пасти льва нам нужно рукой достать.

Покуда будет тиран держать свободу в плену,
Нам нужно крепко в руке сжимать меча рукоять.

И если права крестьян себе захватил богач,
То нужно нам у гиен добычу их отобрать.

Вот правда, виновны мы пред старцами и детьми,
Но к делу тех и других нам следует привлекать.

Мы часто в глазах друзей хулили истинный путь;
Отныне окольный путь вам нужно к цели искать.

Обязаны ль бедняки для кучки богатых жить?
Но сытым за все отмстить должна голодная рать.

А этого Фаррохи, безумного от страстей,
Немедля нужно в кольцо стальных цепей заковать.

Посреди весенних цветов я от горя сомкнул уста;
Лепестками плакал цветник, кровью грудь земли залита.

Соловей с подбитым крылом, плачь со мною, горестно плачь;
Боль и мука в тельце твоем, гнет — души моей злой палач.

Коль не будет свободных слов, я о пэри забыть готов,
А служить неправым делам не хочу во веки веков.

Если к истине я стремлюсь и к добру дорога моя —
Полицейский тащит меня, говоря, что напился я.

Но слова мои пусть прочтет благородных персов народ,
Речь поэтов ведома мне, я политик и патриот.

И отныне я впереди, гордость вытравлена в груди,
Ради личной радости я не сказал любимой: «Приди!»

Но куда б ни пошел я сам, сыщик крадется по пятам,
От обиды вскипает страсть, с возмущением пополам.

Мне, которому сорок пять, каждый месяц надо страдать,
А когда придет шестьдесят, буду те же тенета рвать.

Радость смерти — мой лучший друг, я избегну вражеских рук.
Фаррохи утверждает: смерть — избавленье от вечных мук.

Давно стоит Хамадан у склона Альвандских гор.
Их плащ зеленый похож на пышный птичий убор.

Чуть коснется вершин солнце своим лучом,
На скалах — золота блеск, ручьи текут серебром.