Петер Илемницкий - Избранное

Мы разинули рты. Откуда что у него взялось? Валер так еще никогда не разговаривал.

— Товарищи! Красная Армия стоит у самой нашей границы. Честь словацкого народа требует, чтобы мы… против воли всяких толстосумов…

Закончить речь ему не дали. Его слова затерялись в восторженных возгласах:

— Слава Красной Армии!

— Бей швабов!

— Долой войну!.. Да здравствует свобода!

Господи боже! Как все изменилось! Еще минуту назад вон там стоял староста Шимчик — и его уже нет, минуту назад его печать имела силу — теперь она недействительна. И тогда, помнится, пришло мне на ум, что ей место в музее, который следует основать, чтобы напоминать о тех временах, когда ложь и измена немногих значили больше, чем правда и свобода для всех.

Но ошибутся те, кто подумает, что в тот день настало время для речей. После Валера не выступил ни второй, ни третий оратор и вообще никто из шести членов комитета, так как то, что добавил Безак, оказалось совсем из другой песни. Какие еще разговоры! Какие еще красивые фразы!

— Теперь главное: навести порядок. Пусть никто не валяет дурака и не вставляет нам палки в колеса. Кто захочет пробить лбом каменную стену — разобьет себе башку. С этого дня у нас в деревне организуется милиция. Беспрекословно ей подчиняйтесь. Теперь она все станет делать ради нас, а не во вред нам. Речи кончены. Пошли работать.

Национальный комитет тут же взялся за дело. И должен я вам сказать, что всех сразу приятно удивил дух нового времени.

— Куда вы? — закричал Безак людям, которые поспешили выбраться из канцелярии. — Я хочу, чтобы вы остались здесь. Хочу, чтобы новый комитет раскрыл перед вами свои карты. Хочу, чтобы при случае вы могли объяснить все любому, кто сюда не смог войти, разъяснить все, что ему интересно, рассеять все сомнения. Наши заседания и разговоры открыты для всех. Мы не прячемся ни от кого, наша правда — это наша правда. Оставайтесь здесь!..

— Вот это здорово! Так и должно быть! — раздались голоса. — Тому, кто говорит правду и справедливо поступает, бояться некого!

Вы, я вижу, считаете теперь нужным узнать, что обсуждал Национальный комитет на своем первом заседании и вообще… какие вопросы стояли на повестке дня. Тут я вынужден сослаться на то, что однажды уже говорил о своей памяти, и попросить вас порыться в архиве да почитать протоколы. Они, несомненно, дорисуют вам картину заседания куда подробнее, чем любой из его участников. Я же могу сказать только одно: кроме того, что решили учесть все запасы и обеспечить нормальное снабжение, обсуждали главным образом вопрос, как лучше организовать местную вооруженную милицию и какие дать ей права.

Что? Сколько их было? Было их в общем человек двадцать — и молодых и пожилых, которых Робо Лищак, назначенный начальником, выбрал после долгих размышлений. А оружие? Оружие! Разумеется кое-какое оружие, как вам известно, было у нашего милого колбасника, но разве его хватало на двадцать человек! Оружия и впрямь недоставало.

Тут вмешался председатель Урбан.

— Пожалуйста, запишите, — сказал он нотариусу и, не мешкая, начал диктовать: «Персоналу наших двух лесных контор. Местный Национальный комитет призывает вас предоставить в распоряжение вновь созданной милиции все излишки оружия, без которого можно обойтись при выполнении служебных обязанностей, чтобы исправно вооружить…» — и так далее.

При этом он поглядел на меня, потому что я стоял рядом, и спросил:

— Так хорошо? Лесники шуметь не станут?

— Не станут! — кивнул я в ответ.

Как я мог ответить по-другому? Разумеется, самого лучшего оружия мы не отдадим, это я тут же смекнул. Двустволки с красивым узором, легкие винтовки с двойной нарезкой, с современным затвором и предохранителями — самые надежные, какие только можно пожелать… эти — ни за что! Отдать такое оружие — все равно что навек распроститься со своим лесом, все равно что погубить себя собственными руками.

«А «манлихерку» довоенного образца или старый дробовик — чего же не отдать? Пусть себе милиционеры побалуются. Пусть покрасуются со знаками своей власти, пусть нагоняют страх, постреливая в воздух над головами тех проходимцев, которые вздумали бы и теперь нарушать порядок и обходить закон…» — подумал я.

Когда комитет стал обсуждать, как помочь семьям добровольцев и как обеспечить нормальную работу в хозяйствах, чтобы никто не пострадал, оказалось, что это вопрос трудный и над ним придется попотеть.

Тут я спохватился, что уже третий день не был дома, ни словечком не дал знать о себе Розке, все вмешиваюсь в дела, которые решают другие. Сказать по правде, это было довольно бессовестно с моей стороны.

Я помчался домой; голова у меня была набита событиями последних дней. Когда это было: утром или под вечер? Светило солнце или по небу ползли облака? Ах, да разве это так уж важно? Словом, был обыкновенный день в конце августа, кое-где с полей свозили урожай, а на лугах у воды выбивалась щеточка отавы. Не стану утруждать себя подробностями, не хочу принуждать себя к роли поэта, да и ваша хроника ведь не поэма, нечего вам, значит, и важничать.

Подходя к верхнему концу деревни, туда, где за речкой под Пустым жмется цыганский поселок, я свернул с шоссе на тропинку. Уже во время торжественного призыва мне показалось странным, что все наши цыгане куда-то подевались, а бывало, стоит чему-нибудь стрястись в деревне, они уж тут как тут, словно по команде, раньше всех.

Старая цыганка Паулина, та самая, которую вы небось хорошо знаете, сидела перед своим шалашом и подбрасывала дрова в огонь. Лицо у нее смуглое, словно прокопченное, рябое, на голове космы, как воронье гнездо, а глаза — как угольки.

Она сверлила меня глазами с той минуты, как заметила, что я свернул на тропинку, хотя изо всех сил старалась показать, будто поглощена своей работой. «Лихоманка тебя возьми, старая ведьма! — подумал я. — Не так-то легко меня провести!» Однако цыганка довольно ловко это разыграла. Она прикинулась смущенной тем, что рубашка у нее бесстыдно распахнулась на груди.

— Где же ваш Мора? — спросил я у Паулины. — Куда запропали все ваши парни? Как речь о танцах, о музыке или о чем нибудь съестном, известно, вы впереди всех. Но там, где горит и жжется, где пахнет опасностью похуже, чем при краже кур, там вы даете тягу. Где они?

Паулина даже не вздрогнула, хотя я продолжал браниться на чем свет стоит. Она не шевельнулась, не сказала ни слова, — безжизненная, точно камень. Потом, точно как из камня, как из утробы земной, подала голос:

— Наши парни работать ушли…

И все.

— Куда, черт возьми? Я знаю, что они все лето жарились на солнышке, а теперь вдруг приспичило им!

— Где они? — лениво переспросила старуха, чтобы выиграть время. Потом махнула рукой на восход солнца, куда-то на Мурань, и небрежно ответила: — Туда! Им работа подвернулась…