Петер Илемницкий - Избранное

К сожалению, у надпоручика Звары не было охоты держать речь. Видел он только этот муравейник, видел окопы и пулеметные гнезда, высокие кучи материала, бетон да щебень. То и дело заглядывая в чертежи, он отдавал распоряжения, а если и злился и ругался втихомолку, чтоб никто не слышал, — так это потому, вероятно, что не хотел вслух говорить, что он думает.

А думал он вот что: «Эх, все напрасно! Не успеем…»

Но, как солдат, он знал, что значит поддержать людей в минуту слабости. И он ответил:

— Так! Войну мы выиграем. И скажу еще… Пускай наши отступают перед превосходящими силами, пускай мы тут возимся в грязи, строим укрепления, в которых — кто знает, — быть может, засядут швабы, — все равно наша борьба не напрасна. Мы — участники великой битвы, в которой решается вопрос и о нашей свободе, и, право, я нисколько не преувеличу, если скажу, что мы с вами вот тут, на этом клочке словацкой земли, сражаемся за свободу всего мира…

Да, хорошо было уяснить себе такие вещи. Хорошо было поднять глаза от кирки да лопаты, взглянуть на ту огромную мельницу, в которой наверняка перемалывалась и наша судьба.

Но тут случилось такое, чему бы лучше не быть.

Не успели отзвучать последние слова Звары, как прибегает Валер Урбан с полицейским Мелихаром и — прямо к Безаку. Люди, конечно, тотчас почуяли что-то необычное. От них не ускользнуло, что Урбан взволнован, они видели, как он размахивает руками, что-то доказывая, с чем-то соглашается, а с чем-то — нет, и их, естественно, обуяло основательное любопытство. Все замолчали, навострили уши.

— Что там такое? — спрашивали люди.

— А что? Ничего! — решился ответить Безак, увидев, какое волнение и тревогу вызвал Валер. — Просто случилось то, чего давно надо было ждать. Приказано эвакуировать Банскую Быстрицу — вот и все.

Он нарочно сказал это таким тоном, словно речь шла о прогулке в лес или о простой подписи на ведомости.

Но слово «эвакуация» привело на память то, о чем рассказывала дочь сапожника Зузка; эвакуация — значит, скоро там будут рваться бомбы, поднимется стрельба, взревет канонада и разнесется пороховая вонь. Все это мгновенно вспомнилось людям, они поняли опасность, и у кого-то вырвалось:

— Фью-ю-ю!.. Значит, немцы близко…

— А, гусь тебя залягай! — рассердился старый Фукас. — Смотри, в портки не наложи! А я вот чего думаю: близко они или далеко, а уж ничего не поделаешь. Удирать не станем!

Старый Фукас имел право так говорить. Понял это и Валер Урбан и заметил очень кстати:

— Вот это речь! Посмотрите: с кем ничего не случилось, кто еще никого и ничего не потерял, у того уже сейчас на душе сомнения и страх. А человек, вот уже три года не видевший сына, в которого он вложил всю жизнь, всю надежду, — этот человек полон мужества и стойкости…

Мы тогда все с почтением посмотрели на Фукаса и благословили Урбана за то, что он при людях так отличил старика, и радость наша еще возросла, когда Фукас заговорил:

— Все мне чудится, что скоро увижу Тонко… Дошли до нас слухи: тут он; говорят, кто-то где-то его видел, ну, не знаю… Поди, даст о себе знать, коли вернулся…

Ах, знал бы старик, как близко его Тонко! Предчувствовал бы, что надежда его исполнится скорее, чем он осмеливался думать!

Но он ничего не знал, не мог предчувствовать. Что могли мы знать в нашей деревне, в глубокой котловине среди гор, в этом медвежьем углу, где в октябре олени трубят вечерню…

Мы готовились к бою, — а бой-то постепенно затихал, мы говорили о наступлении, — а наши в это время отходили на более выгодные оборонительные рубежи. Бомбежки? О них мы только слышали. Артиллерийская подготовка? Ах да, издалека откуда-то доносились ее раскаты. А сами мы, слава богу, ничего такого еще не испытали, через нашу деревню не проходил ни один полк, ни один солдат не задержался у нас хотя бы для того, чтобы завязать шнурок на ботинках.

Поэтому вы легко поймете, как трудно мне выискивать в памяти такое, что дало бы вам хоть частичное представление о том, как мы тут жили, пока в других местах гремели выстрелы и текла кровь. Честное слово, не завидую я вам, когда представляю, как вы мучаетесь дома, стараясь слепить из этих кусочков связную летопись, которую бы дети наши и дети наших детей читали, затаив дыхание, как обычно читают все летописи.

Ну что ж, пропустим два-три дня, прошедшие без всяких событий, и подойдем прямо к двадцатому октября — к тому дню, когда будто чудом разошлись тучи и проглянуло солнышко.

Вот когда в деревне нашей все пошло вверх тормашками и кровь быстрее побежала по жилам, и мы, если не увидели, то хоть услышали собственными ушами, что такое война и как она выглядит!..

Ну, не стану вас мучить и скажу сразу: в деревню пришли наши солдаты. Меня там тогда не было, я их не видел, и если вам нужно знать их численность, придется удовольствоваться словами, что было их две-три роты. Но это не совсем точно, потому что все время подходили новые.

В тот день, помню, никак не мог я дозвониться в контору лесничества. Куда там! Им было некогда. Кто-то буркнул полслова о том, что произошло, и повесил трубку. Все сбежались к солдатам, хлопотали, чтоб дать им отдохнуть да поесть, а кто сам не мог ничем быть им полезен, тот по крайней мере жадно слушал их да сочувственно вздыхал. Лишь на другой день узнал я от Янко Крайчи, без которого там, конечно, не обошлось, какие невероятные истории рассказывали солдаты. Пересказать их вам я, правда, не могу: многое давно испарилось из памяти, а за то, что осталось, не хочу брать никакой ответственности.

Что? Какие там были части? Да милый мой, самые разные. Были там ребята различных родов оружия — и пехота, и пулеметчики, и автоматчики, и даже, как я слышал, небольшой отряд саперов. Они оттянулись к нам, чтобы держать дорогу на Лученец, потому что и с юга уже напирали немцы, да и господин Салаши не мешкал ни минуты, спешил благословить нас своим колючим крестом…

Но зачем нам сейчас разбираться в высокой политике? Глянем-ка лучше на нашу маленькую шахматную доску да вспомним, что поделывали наши солдатики.

Говорят, пришли они измученные, злые, шинели пропахли дымом пожаров, кое у кого присохла кровь — я уж не говорю о грязи, которой они были забрызганы. Но, боже, это кажется невероятным, — но ребята эти еще культуру нам несли!

Они принесли с собой фильм, назывался он «Надежда», и вот, как смерилось, вся деревня собралась на необычное представление. Можете представить, как это всех взбудоражило! Сколько лет угощали нас всякой розовой водичкой — и наконец добротный русский фильм!

Не устоял даже старый Фукас. Явился, говорят, домой и дверь не успел прикрыть, как ошеломил жену:

— Ну-ка, старая, бери платок да пошли быстрее!

Старуха, конечно, понятия не имела о том, что творится в деревне, а узнав, куда зовет ее супруг, отказалась.