Петер Илемницкий - Избранное

— Как подумаю, что даже вот этакая Побишка на работу вышла, — сказал я ребятам, — а иная помоложе да только о своем подоле и про сплетни думает, так я бы ее…

Лищак перебил меня.

— Зря горячишься, — сказал он. — Мы как раз идем к той, о которой, сдается мне, ты сейчас думаешь…

Немного погодя мы ввалились к Добричке.

Видели бы вы, до чего же мы изумились, найдя у веселой вдовы лавочника!

Видели бы вы, как они на пистолеты и автоматы глаза выпучили!

— Иисусе Христе! — вскрикнула Добричка и вскочила из-за стола.

Лавочник, у которого с перепугу подбородок отвис, долго не мог вымолвить ни слова. Потом, чтобы не выглядеть совсем уж болваном, спросил:

— Не меня ли вы ищете, паны?

Лищак ответил:

— И вас, и эту вот соседку. Мы уже несколько дней вас ищем, и искали там, где сейчас каждого порядочного человека найти можно, там, где не покладая рук граждане работают от зари до зари, те, кого в армию не призвали, и даже такие, кто по старости или же по малолетству работать не обязаны. Да есть ли у вас хоть капля совести, чем вы оправдаетесь?

— Мне далеко, — залопотала было спекулянтка, — извините, мне так далеко…

Цут, чтобы сгладить впечатление от этой дурацкой отговорки, годной разве только для старой Побишки, сказал другое:

— Признаюсь, паны, в такие тяжкие времена каждый обязан внести свою лепту. Одни одно делают, другие — другое. Могу вас уверить, что нам, пани Добричке и мне, не улучить и минутки свободной, у нас по горло хлопот, чтобы снабжение не нарушалось…

Посмотрите на него! Вот это выкручивается!

Лищак очень рассердился и закричал:

— Пошли вы к черту с вашими шнурками для тапочек!.. Не лезьте с вашим укропом! Что за нахальство — воображать, будто мы тут помрем без вашей лавки. У мужиков хозяйственных, которые хлеб сеют и скот выращивают, или у Сламки, который поросят режет и колбасы набивает, больше заслуг в снабжении, чем у вас с вашими пуговками, а и те работают. Сами пришли и работают.

Парочка стояла как вкопанная. А Лищак, не дав им и дух перевести, добавил:

— Наплевать мне, зачем вы тут встретились — решать вопросы снабжения или целоваться, мне до этого дела нет. Но я вас, милые мои, насквозь вижу. И должен сказать, что нутро у вас черное-пречерное. Отпуская и взвешивая товары, вы всяких сплетен и лжи рассыплете больше, чем муки или пшена. Вы нас ненавидите, и мы это знаем. Но каждый рано или поздно ответит за свои поступки. Помните об этом.

Мы поняли, что Лищак кончил разговор и не намерен больше заниматься ни лавочником, ни Добричкой. Мы вышли из дому, и, хотя кругом был непроглядный мрак, нам было приятнее спотыкаться в потемках, чем смотреть на этих паразитов.

Ах, если б можно было перескочить через последние дни восстания! Вычеркнуть из памяти, не знать, не помнить их! Сложить бы голову в ладони и спать, как спят корни, клубни, луковицы — с осени до новой весны!

До сих пор я рассказывал вам о событиях, которые ни вот на столечко не позволяли угадать то, что произошло потом. И не удивляйтесь, что нет у меня никакой охоты продолжать. Все, о чем вы теперь услышите, будет отмечено недобрым предчувствием — хотя самые мужественные из нас старались всеми силами рассеять их.

Да что уж — взял я на себя этот тяжкий крест, неси до конца! Конечно, попытаюсь поскорее пробежать самое страшное время, только, пожалуйста, не сочтите это трусостью. Это будет несправедливо. Думайте, что я не могу вспоминать неприятные вещи, что даже в воспоминаниях не хочу заново пережить ту боль, какую мы все тогда испытывали, думайте что угодно, только не объясняйте мою неохоту трусостью. Ей-богу, трусами мы не были даже тогда — вы еще узнаете.

Тем более нет у нас причин падать духом сейчас, когда мы знаем, что после крестных мук наступило торжество воскресения.

Как бы там ни было, нельзя ни вычеркнуть, ни проспать те печальные октябрьские дни, а потому слушайте, что я вам о них расскажу.

Я говорил уже, как работали на укреплениях женщины, как помогали даже Побишка, даже Мара Сигельчикова. Побишке-то, правда, дома и делать-то было нечего, а тут она даже подработала малость, а вот Мара, на которой лежало все хозяйство, — та показала настоящую самоотверженность. Ох, и дома нашла бы она работы по горло, только поворачивайся, — а не могла иначе. С тех пор как узнала она тот секрет, как узнала, что, кроме печки да поварешки, есть на свете и другие дела, которым отдавал дань ее Шимон, Мару будто подменили.

А ее Шимон, — кажется, я забыл про это сказать, — так и не вернулся тогда с гор. Зря старалась Мара раздобыть для него ружье, зря ждала его в те ночи — не стукнет ли в окошко, не придет ли хоть проститься. Не постучал Шимон, не пришел, только без оружия он не остался, в этом Мара была уверена. Сколько ни встречался я с ней, сколько ни разговаривал, ни наблюдал за нею — не мог я понять, откуда в ней эта сила, рассудительность, выдержка. Видно, черпала она все это в любви; видно, Шимон, хоть и не знала она о нем ничего, жил в ее душе, направлял ее мысли, слова и поступки. Я уже говорил: работала она добровольно и брать за это ничего не хотела, представляя, как отругал бы ее Шимон, возьми она хоть грош.

В долине нашей тогда все замерло. Чем занять нескольких людей, явившихся в лесничество на работу, я голову не ломал, они сами дело нашли. Не полагаясь на телефон и на радио, я стал чаще наведываться в деревню — ведь деревня жила, в деревню то и дело приходили новости, деревня менялась с каждым днем. И тут должен я, не глядя на интересы вашей хроники, похвалить милую мою жену, которая никогда не попрекала меня за то, что я оставляю ее одну и совсем забросил семейные дела. Розка моя хорошо знает: тот не мужчина, кто отсиживается на печи, когда у соседа крыша горит!

Да, частенько хаживал я в деревню и со спокойной совестью могу сказать, что гнало меня не одно любопытство. Как все, я бетонировал укрепления, участвовал в совещаниях Национального комитета, обсуждал с объездчиками кое-какие приготовления — и знал все, что делалось на лесопилке или на нашей узкоколейке.

Ох, много тогда работы было у этих чумазых чертей! Сколько леса, сколько камня да щебня надо было подвезти к Павловым тайникам и к Флюдричкам! А цементу сколько, не говоря о прочем…

Йожо Дебнар разрывался на части. Не потому, чтобы сбылось предсказание того шутника, который в день выборов уже видел, как паровичок Дебнара катит прямиком к Братиславе, — нет, просто вы могли видеть нашего славного машиниста всюду, где он был нужен. И хотя членство в Национальном комитете и в разных комиссиях отнимало у него столько времени, что он спокойно мог бы забросить свою машинку, — но нет! С большой неохотой и недоверием оставлял он ее на чужие руки, когда ему приходилось отлучаться хоть на день.