Петер Илемницкий - Избранное

Тогда майор Попов спросил:

— Какое же наказание вы бы ему назначили?

Тогда один из тех немцев, которые в то время скрывались в горах от эсэсовцев и очень давно водили знакомство с нашими, предложил:

— Пошлите его на передовую, дайте ему возможность искупить свою вину.

Предложение всем понравилось, на том и порешили.

После этого хотели вернуть деньги потерпевшем, но — что вы скажете? — большинство отказалось от этих денег, пожертвовав их в штабную кассу, хотя эти несколько сот были каплей в море… У них, мой милый, говорят, миллионы были.

Когда граждане разошлись, майор Попов объявил:

— Уже вчера в деревне, где мы стояли, нашелся негодяй, который в одном доме украл на портянки какой-то холст. Сегодня у нас была попытка мошеннически вымогать деньги! В правилах, которых должен придерживаться партизан, требуется прежде всего хорошее отношение к гражданскому населению. Это вам известно. Кто нарушает это правило, наносит ущерб доброму имени и чести партизанского движения. Я ни с кем церемониться не стану. Прямо объявляю: каждого, кто с нынешнего дня прельстится чем угодно, хоть одной-единственной спичкой, своими руками расстреляю!.. Разойдись!

Вот что рассказал нам Безак, сидя за пивом. Я вспомнил этот случай лишь потому, что он поучителен и позволяет нам увидеть судьбу, которая, вполне возможно, постигла ночных гостей сапожника. Этих-то вряд ли послали на передовую. Им, конечно, конец быстро пришел, но бог с ними… Мы по крайней мере чуточку отдохнули, и теперь с новыми силами можно продолжать. Но где и каким узелком связать нить?

Ах, есть из-за чего голову ломать! Начнем откуда придется!

Не один Стрмень нашел оружие в лесу. Вовсе нет. Когда повстанцам и партизанам приходилось довольно-таки туго и они вынуждены были отступать под натиском немцев, мы все чаще видели советские самолеты, которые сбрасывали продовольствие, боеприпасы и оружие.

Правда, все это сбрасывалось в определенных пунктах — самолеты садились на аэродром Три Дуба или в других местах, но нередко им приходилось освобождаться от груза где бог пошлет. Люди ходили по лесу, шарили там и сям в надежде на удачу. Но глуп тот, кто думает, будто с каждой находкой поступали так же, как Стрмень. Даже в колыбели мальчишка скорей схватится за деревянное ружье, чем за погремушку, любой мужчина не променяет пистолета на кусок торта. А наши и того хуже, потому что сызмальства проводят время в лесу, где у них под носом прыгают серны. Мы старались отучить их от страсти к браконьерству, но они не в силах были ее сдержать, не могли охладить свою кровь. Обрез в дуплистом пне, порох и нарубленный свинец… Эх, всякое бывало!

События в то время, о котором я рассказываю, открыли перед браконьерами новые возможности. Целые районы восстали и взялись за оружие, и незаконное хранение его превратилось из преступления почти в обязанность. Как можно было этому помешать? Ведь оружие-то было разбросано по лесу!

Эх, было времечко! Если бы тогда походить из дома в дом — головой ручаюсь, — у любого мужчины нашлось бы из чего выстрелить. У кого была винтовка, завидовал тому, кто нашел автомат, а те, у кого были автоматы, не отказались бы даже и от пушки. Прямо как одержимые…

Правда, я глаз с них не спускал и не одного проучил; я добивался, чтобы найденное оружие сдавали в деревенский арсенал. Признаюсь, при этом я не забывал также о сохранности благородной дичи, оленей, серн и кабанов на своем лесном участке. И хотя многие следовали моим советам, и запасы оружия в деревенском арсенале росли, я знал, что все вооружены до зубов; в одной хате я даже собственными глазами видел, как на сошке от пулемета сушились пеленки…

Однажды я бродил по лесу, в тех местах, где по вечерам дрались олени — ведь шел октябрь, — и мне вздумалось найти следы их поединков. Хожу, хожу по опушке просеки и все поглядываю на свою собаку, которая принюхивалась к ветерку и шныряла взад и вперед по одному месту. Только я нагнулся к старому пню, облепленному опятами (а я их очень люблю), как мой пес поднял голову и отрывисто залаял. Значит, человека почуял.

По тропинке, которую протоптали девушки, ходившие по ягоды, шел молодой парень в рваных штанах, старая куртка болталась на нем, как на палке. «Бедняга, — подумал я, — не сытно же тебя кормили, ты вроде сухаря».

Заметив меня, он и не подумал поступить так, как поступил бы любой, у кого совесть нечиста и кто со злым умыслом сторонится людей, наоборот, он остановился на тропинке, взмахнул руками и радостно крикнул:

— Да неужто вы? Лесник Гондаш!..

«Не хватает еще, чтоб каждый бродяга тебя по имени знал», — бормочу я себе в усы и направляюсь к нему. И честное слово, пришлось мне подойти довольно близко, чтобы признать своего земляка, который, как я слышал, из запаса попал офицером в армию.

— Возможно ли? — вырвалось у меня. — Надпоручик Звара? Ах, черт возьми… А где же знаки различия? Где золотые нашивки, разные там… побрякушки?

— А вы видели когда-нибудь звездочки на куртке? — сказал надпоручик Звара. При этом он попытался засмеяться, хоть было ему вовсе не до шуток.

— Почему вы брезгуете обычной дорогой? Почему домой возвращаетесь? И почему в этаком облачении? — расспрашивал я Звару.

— Не легко мне ответить вам, да еще подробно, — отвечал надпоручик. — Иду я от Дуклы, вышел из немецкого окружения и теперь пробираюсь к вам кратчайшим путем. На востоке бесчинствуют немцы… А они, право, не потерпели бы повстанческого офицера, шагающего в полном параде по шоссе, когда они разоружают наши полки, захваченные в плен, и охотятся за повстанцами в горах. Поэтому я всю жизнь буду благодарен мужичку, который охотно сменял свою старую куртку на офицерскую форму, и желаю, чтобы созвездия на погонах принесли ему счастье.

— Так вы, значит, если я вас правильно понял, намерены присоединиться к повстанцам, — сказал я.

— Само собой! — отвечал надпоручик Звара. — Хоть и знаю, что впереди нет у нас ничего утешительного. Рано или поздно немцы обрушат на нас все свои силы, но мы все-таки должны продолжать борьбу, если даже надежда на соединение с Красной Армией нас обманула.

— И вправду, швабы жмут со всех сторон, — выложил я ему свои тайные опасения, которые меня мучили. — Немцев как мух… и оружие у них самое лучшее. Сколько еще сможем мы сопротивляться?

Надпоручик Звара довольно долго молчал, точно припоминая все, что видел и перенес, когда пробивался от Карпат к нам сюда. Потом сказал:

— Они выставили против нас семь дивизий, пустили в ход артиллерию, танки и самолеты. Наша сила не в количестве и не в вооружении. Наша сила — в боевом духе, в боевой решимости. Пусть даже нас и одолеют, все равно мы не сдадимся.