Петер Илемницкий - Избранное

— Милый мой, его уж не воскресить. Приготовь-ка лучше корыто и нож, надо подвесить тушу да выпотрошить.

Когда сапожнику стало ясно, что беды не поправишь, в голове у него помутилось. Казалось, бедняга рехнулся. Кинулся он в сарай, схватил какой-то инструмент и — вон оттуда! А в доме уже и вовсе голову потерял, заметался между пойманными бандитами и давай лупить их по чему попало.

Тут вмешался Робо Лищак, начальственно поднял руку и сказал:

— Не ваше дело, сосед… Приказов не знаете!

— Моя свинья была, слышите? — закричал Ремешик. — Так я и без приказов…

Он опять рванулся к бандитам, но его оттащили.

Бандитов скрутили. Трех, которые грабили дом, и двоих, успевших заколоть свинью.

— Расскажите-ка, сосед, как было дело?

— Мы уже спали, — начал Ремешик от Адама и, наверное, выложил бы все свои сны, будь у Лищака побольше терпения.

— Как же они о себе доложили, хотел бы я знать?

— Ну… кулаками… Начали, значит, в дверь дубасить.

«Черт бы взял твою глупость», — досадуя на простодушие сапожника, подумал Лищак. Пришлось повторить вопрос так, чтобы Ремешик понял.

— Сказали, что они партизаны, а я подумал даже: нет, меня такой шуткой не проведешь…

Выяснилось, что ночные гости умышленно выбрали дли грабежа самую крайнюю хату в поселке и собирались свои гнусные делишки приписать партизанам; так поступали многие бандиты, которые шатались, по слухам, в лесах и по хуторам.

Но тут нашла коса на камень. Неладно они выбрали! Попали в такую деревню, где жители не трусливого десятка, да нарвались на милицию, которая прямо мечтала сломать им шею. И стоило! Вот торжество-то было б, если бы эти пять негодяев повисли у шоссе на яворах и болтались там на страх и в поучение всем прочим!

Не стоит припоминать, у кого больше всех чесались при этом руки. Лищак пришел в ярость, но все же не забыл о пределах своих полномочий, хотя крепко жалел, что не может собственноручно отправить этих бандитов на тот свет. Подчинился приказам.

Вот так-то наша милиция загребла молодчиков и передала их жандармам. Что с ними сделали дальше, мне не известно, но судя по обычаям тех революционных времен и по мерам наказания для подобных головорезов, думаю, вряд ли ошибусь, если скажу, что никого из этих молодчиков уже нет на белом свете.

Этот случай напомнил гражданам, что надо быть начеку, и увенчал нашу милицию всеобщим признанием и славой.

Об этом на другой же день узнал Безак, который пришел на сходку, чтобы наладить работу Национального комитета по-новому, и очень по душе пришелся ему этот случай. Он похвалил вдову Зузку за присутствие духа и отдал должное нашей милиции, которая действовала обдуманно и решительно.

Не подумайте, однако, будто мы в те времена были безгрешными ангелами, будто мы совсем забыли, что есть на свете трактиры и разучились чертыхаться или хохотать.

Избави бог!

В то воскресенье, о котором я веду речь, заказали мы целой компанией по кружечке пива. Куда ни повернись, разговоры кругом шли только о бандитах да о прошлой ночи, а Безак припомнил историю, о которой слышал на съезде, и рассказал ее нам.

Только не стоит включать ее в вашу хронику. История разыгралась далеко от нас, и свистопляска вышла похуже той, что была в нашей деревне, и у нас нет с той историей ничего общего. Безак слышал ее от одного товарища, участника боев на севере, и рассказал ее только для того, чтобы мы получили представление о том, что ожидает негодяя, который пачкает доброе имя партизана. Тут ничего не изменит тот факт, что цыгану, о котором пойдет речь, повезло больше, чем ночным гостям.

Давайте отдохнем от трудов, переведем дух и, ненадолго оставив нашу деревню, перенесемся за Мартинские высоты, где все это произошло. Я лишнего не сочиняю и продаю за что купил. Итак, слушайте.

Однажды, в самом начале восстания, когда шли тяжелые бои у Стречно, у Вруток и вокруг Мартина, зашла в деревню, название которой не важно, крупная партизанская часть со своим штабом. Деревня была больше чем наполовину немецкая, и, хотя приятель Безака, пришедший со штабом, сейчас же установил связь с несколькими жителями, давно ему известными по подпольной работе и до прихода отряда скрывавшимися в горах, партизаны вели себя сдержанно и осторожно. Но среди них оказалось несколько негодяев, которые не дорожили партизанской честью и больше думали о собственной выгоде.

И вот вскоре к знакомому Безака пришел один из местных товарищей и по секрету спросил:

— Правда ли, что гражданское население по приказу партизанского штаба должно внести по сто крон с каждой коровы?

Знакомого Безака (в те поры его звали Кириллом) этот вопрос крайне удивил. На лбу его вздулись жилы. Он пришел в негодование, догадываясь о некрасивых делишках, и сказал:

— Связями с гражданским населением ведаю я. О таком приказе ничего не знаю. Скажи, кто это был и с чего дело началось?

Оказалось, что по деревне ходили два негодяя: цыган — взводный командир — и простой солдат. Подкрепляя свое требование штыком, они преспокойно набивали карманы стокроновыми бумажками. Можно предположить, что эти ребята рассчитывали, что никто из ребят не посмеет пойти в штаб с жалобой.

Конечно, цыган в рядах партизан было не так уж много, и голубчика сцапали в два счета. Привели мошенника в штаб. На его беду, на месте не оказалось ни майора Попова, ни начальника штаба.

Можете себе представить, как побледнел цыган. Он клялся и врал на чем свет стоит.

— Ах ты негодяй, мошенник, будешь еще и запираться? — потеряв голову от гнева, закричал на него адъютант и, не тратя времени, принялся избивать цыгана. Бил до того, что цыган еще больше почернел.

В таком виде и предстал он перед майором Поповым, когда тот вернулся.

— Неладно ты сделал, — сказал Попов адъютанту. — Мы никого не бьем. Собери всех потерпевших.

Правда, никому не хотелось расхлебывать такую горячую похлебку, потерпевшие крестьяне не очень-то доверяли отряду и рассеялись в разные стороны, как солома из телеги. Пока-то их собрали всех вместе!

Тут майор Попов вышел на крыльцо и сказал:

— Вы немцы. Как люди, вы плохо себя показали, бесчинствовали. И на вас падает вина за все военные невзгоды, за все наши страдания, за всю нашу кровь. Но даже и в таком случае партизаны не могут допустить, чтобы у них на глазах кто-то самовольно марал их честь. У нас нет судов, у нас нет тюрем, мы всегда на ногах или в седле. Поэтому за поступки, как тот, в котором виноват этот взводный, существует у нас одно-единственное наказание — расстрел.

При этих словах толпа крестьян зашевелилась, все изумленно посмотрели на майора, и некоторые пожалели цыгана. Самый смелый сказал:

— Эх, плюнем на эти сто крон! Зачем же сразу расстрел?