Петер Илемницкий - Избранное

— Все это тары-бары! — разгорячился Робо. — От такого добра не жди. Как бы он ни перекрашивался, все останется пестрым.

Нынче, когда восстание уже позади и все хорошо кончилось, когда мы можем издалека посмотреть на те головокружительные дни и есть у нас кое-какой опыт, могу сказать, что Лищак не зря проявлял недоверие. Его парни глаз не спускали с Гамая. Видели они, как он выкручивается и вертится то вправо, то влево, понаслушались его разговоров, в которых всегда найдется и «да» и «нет». А в самые отчаянные времена, когда казалось, что все идет прахом, он даже начал утверждать, как всякий проныра: «Я же говорил…» и тому подобное. Зато сейчас, слыхать, в Братиславе он из кожи лезет, чтобы доказать свои невероятные геройские подвиги; он начальник какого-то отдела, ждет повышения за свои «заслуги» и, хотя вино умеет только пить, приобрел, говорят, три немецких виноградника.

Не хочу забегать вперед или отвлекаться в сторону. Не хочу перескакивать от одного события к другому, а стараюсь восстановить их в памяти в том порядке, как они происходили. Должен я поэтому вернуться к делам нашего Национального комитета, они-то лучше всего покажут, как мы жили во время восстания.

Нужно сказать, что милиция Лищака не подвела. Когда добились главного: призвали к порядку тех, кому хотелось поддерживать фашистский дух в округе, — наши ребята могли ходить да посвистывать. У нас все поля на склонах да обрывах, лес на крутых горах, и всем издавна жилось одинаково тяжело, так что мало кто в мыслях и политических взглядах отличался от большинства. И перед восстанием таких оказалось не так уж много. Гардисты? Да их было всего несколько человек! Их взяли на заметку, и они притихли.

Завзятые фашисты? Ну, какие тут убеждения, просто корыстолюбие!.. Оно объединяло у нас единицы: тех, кто при случае надеялся поживиться!

Потому-то в отличие от других деревень нашим милиционерам ничего не стоило справиться с «фашистским духом», как тогда говорилось. Он быстро выдохся и испарился.

В тот день, когда я зашел на лесосеку к девчатам, которые работали в лесном питомнике, подошла ко мне Ганка Росикова и спросила потихоньку, не знаю ли я, где Дюро.

— Наверняка ушел с партизанами, — сказал я. — Участвует в боях.

— Под Тельгартом?

— Возможно, и под Тельгартом, — ответил я Гане. — туда им всего ближе. Не знаю.

Я заметил, что Гана чуть побледнела.

— Ты не бойся за него.

— Слыхала я, что Тельгарт уже заняли немцы, — произнесла она дрогнувшим голосом, — нашим будто бы отступать пришлось, и многих поубивали.

Я полюбопытствовал, откуда у нее такие правдивые новости.

— Откуда ты знаешь? Кто сказал?

— Зуза Ремешикова, она замуж вышла в Тельгарт. Немцы у нее мужа убили, а она с мальчишкой убежала… На этих днях домой к отцу пришла.

На другой день, в воскресенье, в деревне была сходка, и тут я увидал Зузу, дочь сапожника.

Сходка началась, как у нас принято, после обедни перед домом сельской управы.

— Вы только что помолились за своих близких, которые ушли в бой, — сказал Безак, — но недостаточно этого. Не по-христиански полагаться лишь на бога, а самому сидеть сложа руки. Мы должны помочь нашим воинам, сделать так, чтобы они знали во время боя: за ними стоим мы. Снабжать их нужно как следует, чтобы они не голодали, отдавать фронту все, что потребуется, приютить бежавших от немцев… женщин, детей, стариков… и поделиться с ними. Помните, война нас прямо не коснулась и мы обязаны поддержать наших сограждан, которые близко познакомились с немецкими оккупантами. Из таких беженцев и Зуза; пусть расскажет нам…

Тогда все посмотрели туда, где стояла Зуза в черном. Все заметили, что она в глубоком горе, все знали, что лучше десять раз проглотит она слезы, чем скажет хоть словечко.

К счастью, рядом оказался ее отец, сапожник Ремешик. Он и трезвый-то за словом в карман не полезет, а тут, слава богу, такой случай себя показать.

— Люди добрые, скверное было дело, — начал он, размахивая руками. — Немцы как черти ворвались в деревню — и сразу же кровь полилась… Заметят мужика… убивают… Бабу увидят — за ней! А потом грабить принялись, значит… все растащили. Да сохранит нас бог от немцев… Вот она, наша Зузка, она вам, значит, могла бы порассказать…

Эх, оставили бы лучше Зузку в покое! Зузка потихоньку всхлипывала, сморкаясь в платок, и ничего не могла сказать; ей в пору было сквозь землю провалиться.

А как же? Разве не велико ее несчастье? Ее муж работал на железной дороге, погиб в первом же бою. В их доме, если он не сгорел, теперь хозяйничают швабы, растаскивают зерно из амбара. А Беляну, добрую корову, наверняка зарежут…

Такие мысли, я был в том уверен, терзали Зузку, когда она стояла в толпе одна-одинешенька.

— Значит, вывод такой, нарушил тягостное молчание Валер Урбан. — Мы не допустим, чтобы наши ребята на фронте в чем-нибудь нуждались. Не допустим, чтобы они беспокоились, что дома вы остались без помощи, а хозяйство разваливается. Мы обязаны помочь друг другу. И я хочу объявить, что Национальный комитет постановил всем сообщить о двух школьниках: Матё Бучко и Мишо Стрмене, которые сами додумались до того, что сейчас всего важнее.

И на балкон управы вытолкнули двух славных мальчуганов, чтобы все их видели: они должны были стать образцом для всей округи, но пока никто об их подвигах не знал.

Мальчишки покраснели до ушей и переглянулись. Я буду не далек от истины, если скажу, что они были бы рады-радехоньки повернуться и улизнуть за дверь; когда таких озорников выставляют напоказ перед сотнями людей, они чувствуют себя словно у позорного столба, даже если их хвалят.

Должен сказать, это меня удивило. Такое замешательство было не в их характере; я-то отлично помню тот день, когда люди собрались за оружием, а эти милые мальчики, почуяв волю, засучили штанишки и — айда в Грон за форелью.

Ну, скорей же, кто нам расскажет об их подвигах?

Тогда вышел директор школы, похлопал обоих мальчуганов по плечу и начал:

— Наилучшее воспитательное средство — хороший пример, а эти школьники нам его подали…

Слово в слово повторить его речь я не могу. В школе вы говорите постоянно и усвоили правильные обороты, умеете вовремя ввернуть разные пословицы да изречения, на которые нам ни ораторского умения, ни ума не хватает. Я передам только суть речи директора, а все эти цветистые обороты да побрякушки отброшу в сторону.

Ну, так что выдумали эти мальчишки!..

Пришли они будто бы в один прекрасный день к учительнице и попросили позволения не приходить завтра в школу.

— У тебя отец призван, я знаю, — сказала учительница Матё Бучко, — я тебя отпущу на день два. А у вас, Мишко, дома все по-старому, и ваши всегда обходились без твоей помощи.