Петер Илемницкий - Избранное

Неподалеку от Подвепорского луга я наткнулся на человека. Я заметил его со спины, сам он был скрыт еловой порослью, сидел на корточках, и по его движениям можно было понять, что он что-то ощипывает.

«Браконьер!» — решил я сперва и спрятался за бук, чтобы получше рассмотреть, чем он занят. Ну понятно, спустил предохранитель и взял ружье наизготовку.

А как подумал я, что нынешнее время особенно жестоко для лесного зверья, которое при всякой войне страдает и гибнет, так готов был беспощадно наказать всякого, кто посмел бы уложить у меня дикого козла из браконьерского самопала. Хватит и тех, кого съедят партизаны.

Незнакомец так углубился в свою работу, что я мог подойти к нему поближе. И тут, не веря сам себе, узнал браконьера. Это был Стрмень.

«Ах ты изверг!» — подумал я; мне припомнился тот день, когда добровольцы ждали автомашину, а он пришел просто поглазеть. «Что у твоего Мишко задница чешется, это я понимаю, ну а коли у тебя зудит, так покажу же я тебе!»

Навел я на него винтовку и крикнул:

— Стрмень!

Он стремительно обернулся и упал. Потом вскочил, растопырил руки и разинул рот, но не проронил ни слова.

Несколько прыжков — и я около него. Представьте себе, как я удивился: вместо оленя, вместо кабана я увидел на земле большущий тюк, завернутый в брезент, а рядом — примятый парашют. Такие подарки, если не ошибаюсь, сбрасывали вместе с парашютистами. Я вспомнил советские самолеты, летавшие незадолго до того, слухи о сброшенном ими оружии… и мне сразу стало понятно, почему именно здесь, у Подвепорского луга, нашелся этот клад.

Рядом с загадочной находкой лежал обыкновенный мешок из дерюги.

— Ваш? — резко спросил я, чуя, что здесь больше, чем простая случайность. — Ну-ка, откройте мешок!

С явной неохотой он беспрекословно развязал его. Заглянул я в мешок: ай-ай-ай! — а там консервы и какие-то сверточки, должно быть, солдатские пайки.

— Откуда все это, Стрмень? — сердито спросил я. — Где вы нашли?

Растерянный Стрмень, видно, не хотел выложить правду. Но когда он понял, что увертками от меня не отделаешься, махнул рукой по направлению к землянке и, прикидываясь невинной овечкой, промямлил:

— Да вот там… случайно.

— Случайно? — вскипел я. — Случайно, говорите? Сто чертей вам в печенку! Не думаете ли вы уверить меня, что мешок вы захватили из дому тоже по чистой случайности? Или что случайно забрели к партизанской землянке? Ну нет, милый мой! Скажу спроста, как с моста: вы грабить пришли!

Он затоптался на месте, пытаясь оправдаться.

— Потише, сосед, — сказал я, — зря изворачиваетесь. Зря стараетесь — не получится. Что вы собирались делать вот с этим?

Он поглядел на продолговатый тюк, над которым только что возился, и замолчал в нерешительности, очевидно, не зная, что в нем такое.

И тут я подумал, что сейчас самый удобный случай вынести приговор Стрменю.

— Повторяю: вы пришли грабить! Я должен вам напомнить, что ныне с такими рвачами канителиться не станут. Хотите, чтобы дело сошло вам с рук — потрудитесь тюк с оружием сегодня же доставить нашей милиции.

— Один я не дотащу, — смиренно ответил Стрмень, — он тяжелый.

Я вскрыл тюк. Мне казалось: я совершаю святотатство.

— Ладно, — говорю я. — Можете перенести за два раза. И сохрани вас бог что-нибудь выбросить! Как вернусь, сообщу куда следует…

Когда я пришел домой, жена сказала:

— Быстрицы не слышно…

Я позвонил в лесную контору и узнал о несчастье: немцы бомбили Быстрицу и повредили радиостанцию.

— Чтобы у них руки отсохли! — разозлился я. — Вот и сиди у приемника, настраивайся и меняй батареи, чтобы поймать хоть обрывки новостей, которые издалека передают наши союзники…

Я рассказал Янко Крайче о найденном оружии, а тот мне сообщил:

— На Востоке подвели две наши дивизии. Говорят, командный состав… Немцы их уже разоружают.

«Черт возьми, дело плохо!» — подумал я; Безак недавно говорил мне, что в первые дни восстания эти две дивизии должны были перейти на сторону Красной Армии и открыть ей путь через Карпаты.

— Что это… измена? — спросил я.

— То ли измена, то ли просто нерешительность, не знаю, — ответил Янко. — Хуже всего, что на том участке фронта теперь против русских стоят не наши, а немцы.

Вскоре меня позвали в деревню. Я понимал, в чем дело. Меня хотели выбрать в местный Национальный комитет, потому что Безак стал председателем окружного Национального комитета, и нужна была замена.

— Какой от меня толк? — запротестовал я. — Выбирайте такого, чтобы он в любое время под рукой был.

Ну, согласились. Нельзя же, в самом деле, ходить на заседания в такую даль, когда их устраивают чуть ли не каждый день.

На заседании, в котором я участвовал, Робо Лищак докладывал о деятельности милиции. И по правде говоря, очень интересно было его послушать.

— Через нашу округу без нашего ведома и мышь не проскочит, — сказал он. — Каждому, кому вздумается без надобности у нас шататься, мы заглянем не только в бумаги, но и в душу. Дайте мне неограниченные полномочия…

— Понятно, — перебил его Валер Урбан, — хочешь своей рукой вершить суд и расправу, хочешь сам учить таких уму-разуму… А мы как раз инструкцию из округа получили… потом займись ею. Ни о каких полномочиях и речи быть не может. Для этого раньше были жандармы, а теперь — знай! — вы — корпус по охране национальной безопасности. Что же вы еще сделали?

— Разные дела делали… в рамках революционного порядка, — продолжал Робо Лищак, раздосадованный тем, что должен подчиняться властям. — Например, мы навестили кое-кого из тех, кто всегда был против нас, и сказали пару теплых слов, чтобы они и пикнуть не смели, а не то в два счета поставим к стенке.

— Ну вот, даже без полномочий! — заметил Валер Урбан. — Не присваивайте себе прав, которых вам никто не давал.

— Не давал, не давал! — заволновался начальник милиции. — Нянчиться с ними, что ли? Посмотри, что творится под Жилиной, у Вруток, да и здесь, в Тельгарте, что вытворяют немцы с нашими на Востоке!.. Что же нам — в перчатках работать? Знаешь, какая тут сволочь? Отступники, шпионы, гардисты, лодыри… Знаешь, кто у тебя на хуторах? Нет, не знаешь!

По лицу Урбана пробежала тень. Лищак, как видно, подозревал его в недостатке бдительности…

— Ну, кто? — живо спросил Урбан.

— Кто такой Гамай, знаешь? Он зять бывшего помощника старосты. Он, видишь ли, был у тестя в отпуску, и здесь его застигло восстание. Он и рад бы в Братиславу вернуться, да фронт перейти боится. Боится получить нашу пулю в спину или немецкую в лоб. В городе он устроился на службу ради жалованья. Сидит дома и гадает, как из воды сухим выйти. Ну-ка скажи, что с таким паразитом делать?

— Поживем, увидим. — серьезно и спокойно ответил Валер, — он себя еще проявит.