Петер Илемницкий - Избранное

А фарар и тут преследовал одну единственную цель: он прекрасно понимал, что письмом ничего не докажешь, однако со свойственной ему демагогией нападал на Совьяра, чтобы заставить его замолчать, отойти от людей, он хотел ограничить его влияние на них и этим обезвредить противника, который, сам того не желая правда, притягивал к себе людей, эти люди шли к нему с тысячей терзавших их вопросов, на которые убийственная реальность отвечала лишь издевкой. Когда жизнь становилась невмоготу, когда нужда с новой силой пригибала их к земле, а неумолимая и невидимая рука тянулась к ним в карман за последним, тщательно оберегаемым грошом, тогда они отворачивались от фарара и искали ответа в другом месте. Не находя его в трактире, искали у Совьяра, который был живым воплощением вопиющей несправедливости и нужды… к тому же он читал разные книги и газеты.

Поэтому-то фарар хотел непременно закрепить свою победу:

— Я не желаю вам зла, Совьяр, не думайте. Но подобные разговоры советую оставить. Если я хоть раз еще услышу, что вы подговариваете людей, то приду с документом. С вашим собственным письмом! И тогда уж не я, а другие займутся вами…

Это были его последние слова.

Оставив Совьяра на дороге, он отправился домой.

Густой туман неподвижно и тихо лежал в долине. В воздухе тянуло холодом, — то был предвестник надвигающейся зимы, которая наступает здесь очень рано. Высокие ели развесили над дорогой высохшие ветви. В их иглах застряли клочья тумана, который, спускаясь, ложился мягким холодным компрессом на горячую голову Винцо Совьяра, все еще не опомнившегося от нанесенного ему удара.

В конце октября край начал седеть, как старик. Лохматый белесый туман по утрам стелился в долинах, к полудню он расползался по низким склонам и оседал росой на дрожавших от холода, кое-где уцелевших последних травинках, а вечером снова сгущался, окутывая промозглыми клубами голые деревья и макушки холмов. Тучи низко висели над краем, словно затаившимся в ожидании приближающейся зимы.

Люди кончили косить, убрали рожь и овес, выкопали картошку, срезали фиолетовые головки капусты, порубили и заквасили ее в бочках, чтобы зима не скалила голодные зубы. Заготовили дров, сложили их в поленницы выше окон, и тогда дошел черед до кривых пеньков, которыми можно будет не раз протопить печь.

А когда главные работы были закончены, мужики разбрелись по свету. Ушли в богатый, широкий мир, где не было столько гор, как в этом бедном краю…

Годы идут, не похожие один на другой. И октябрь каждый раз новый. Облик мира постепенно меняется. Только край дротаров все такой же, как и много веков назад. Камня не убывает, богатства не прибавляется. Чем больше богатеет мир, тем быстрее растет нищета этого края.

А ведь были, вспоминают дротары, были когда-то иные времена. Войдешь, бывало, в деревню и начинай: «Кому починять!..» Из домов выбегали бабы, выносили прохудившуюся посуду, а дротар садился на подстенок, брал проволоку, молоток, клещи и принимался за дело. Стягивал проволокой треснувшие глиняные миски и горшки, очищал от ржавчины и копоти жестяные кастрюли, продавал мышеловки, а если выдавалось свободное время, плел из проволоки всякие красивые вещицы. Мир необъятно широк, и дротар обошел пешком полсвета. Хаживал в Венгрию, Австрию, Германию, появлялся вдруг в Сербии или в Польше, забредал в Штирию, а некоторые доходили до русских равнин, до Москвы и дальше.

Только глупые люди воротили нос от дротаров. Только тот, кто никогда не слыхал о крае дротаров, не мог разобраться в стихии, рождавшей людей, которые разбредались но всему белу свету. Но слава о них, наперекор всему, разносилась повсюду, и те, кто оставался дома, — старики, женщины и дети — гордились своими скитальцами: сыновьями, мужьями, отцами. Через год-два, а то и через несколько лет те возвращались домой, гордо позвякивая туго набитыми кошельками, угощали не только свою родню, но и всю деревню, рассказывали о своих странствиях, о разных случаях, приключениях, и перед теми, кто сидел дома, как живые вставали страны, где оставили дротары следы своих крпцов; с утра до ночи гудели тогда трактиры, преисполненные гордости за дротаров и их отчаянную смелость. Тут встречались соседи, избенки которых гнили рядом, и, хотя один говорил по-немецки, а другой отвечал по русски, они все-таки понимали друг друга. Они не знали зависти, и славой тех, кто держал целые дротарские фабрики в Москве или в Варшаве, даже гордились те, кто ходил по Германии, отчаянно сопротивляясь идущей вперед технике.

И хотя большинство из них не умело ни писать, ни читать, они хорошо знали, что являются героями многих песен, рассказов и стихов, написанных известными поэтами, не стыдились, когда их родину называли «дротарской страной», и, когда подходил срок военной службы, парни-новобранцы наверняка знали, что будут служить в Тренчине в «дротарском полку».

Здесь не было ничего зазорного. Ведь именно эти люди, рожденные без любви на голых камнях, приносили своему краю хлеб и добрую славу, они были добрыми носителями образованности и первые отдавали своих детей в школы, готовя им лучшее будущее…

Так было когда-то.

Но эти времена давно миновали.

От них сохранились лишь воспоминания.

Глиняные горшки давно разбились, а жестяные кастрюли были изъедены огнем и ржавчиной. И если бы теперь хозяйка вздумала починить треснувшую тарелку, проволока и работа обошлись бы ей дороже, чем новая. В городах на вес продают фабричную дешевую и прочную эмалированную посуду. Мышей — и то как будто стало меньше: никому не нужны мышеловки, а если где мыши и заведутся, их травят дешевым ядом.

Захирел и другой процветавший некогда в этом краю промысел — изготовление дранки; люди покрывают теперь крыши дешевым железом, шифером, этернитом.

Пришел конец и плотогонам: переправлять лес по железной дороге надежнее, быстрее и дешевле, чем по воде.

Что же делать, если этот край хлеба не родит, а есть просит? Дротарские ноги не могут стоять на месте. С голоду дротары готовы обойти весь свет. Лучше уж одному пойти по миру, чем всем голодать дома. Поэтому нужно было подумать о новом заработке — присмотреть новый товар и отправиться с ним по улицам, по домам городов. Дротары перестали быть дротарами, забросили клещи, молотки, проволоку и жесть: отправились на фабрики, на оптовые склады, накупили там дешевых низкосортных гребешков, зеркалец, детских погремушек и бритв. В больших торбах стали они разносить свой товар, которому никто не знал настоящей цены; так они торговали на городских улицах, ярмарках, проживая последние остатки былой дротарской славы.

Но на одной старой славе далеко не уедешь. Кроме уличных торговцев, в городах имеются роскошные магазины, где вас хорошо обслужат, дешево продадут вам любой товар. Возле уличных торговцев собирается обычно народ из деревень, мужички, которым лишний грош в кармане важнее, чем качество товара. Они торгуются за каждый крейцер, и продавец, согнувшийся в три погибели под тяжестью торбы, по вечерам уныло подсчитывает выручку, которая должна покрыть расходы на скудную пищу и ночлег. А если убытки растут день ото дня, остается только просить милостыню. Тут уж конец всякой славе…