Петер Илемницкий - Избранное

— Будь осторожен на улице, чтоб ничего не случилось!

Дверь за Тибором захлопнулась, а пани Фойтикова вернулась в кухню.

— Ганка, приготовьте хозяину завтрак! И отнесите в кабинет!

Редактор Фойтик сидел у себя в кабинете и читал. Он только что встал, выспался плохо, был сильно не в духе и сердит на самого себя; о завтраке даже не вспомнил. В этих четырех стенах ему лучше всего. Снаружи — неуютно.

Служанка Ганка не успела приготовить кофе для своего хозяина. На лестнице раздался громкий топот и плач. Дурное предчувствие подбросило пани Фойтикову со стула.

— Господи! — вскрикнула она и бросилась навстречу ревущему Тибору. — Что с тобой, диточка, что? — и прижала его к груди в таком страхе, будто с его плачем рушился весь свет. В кухню вбежал и редактор Фойтик.

Мальчонка не мог успокоиться.

— Там… — и он показал ручкой в шерстяной варежке на улицу, — там столько народу! Там одна бабка кричит… а на тротуаре дети плачут…

Они не понимали. Какая бабка, какие дети? Пани Фойтикова взяла мальчика на руки, с тревогой пощупала ладонью лобик и сказала:

— Бабка? Дети? Бог знает, почему они кричат! Наверное, ругаются.

Потом обернулась к мужу:

— Кто знает, что там такое… проводил бы ты его в школу.

Вышли на улицу. Дул леденящий ветер, тротуары стали скользкими. Люди шли, втянув головы в поднятые воротники пальто. Небо было серое, унылое.

Перед домом адвоката Розенцвейга собралась большая толпа народу. На телеге с высокими ребристыми бортами стояла измученная, заплаканная женщина и кричала:

— Убейте меня, делайте что хотите… все равно уж, господи Иисусе… все равно они подохнут с голоду!

На тротуаре у самых дверей тряслись от плача и стужи пятеро ее детей. Обноски, ветхие тряпки, в которые они кутались, и латаные-перелатаные крпцы служили убогой защитой от холода.

— Мамка! Мамочка!

Гаталка, их мать, кричала, ни на что не обращая внимания:

— Пусть они вас кормят… те, что у нас взяли последнее, пусть они кормят! У меня, деточки мои, ничего нет!

Из конторы адвоката Розенцвейга позвонили в полицию. Подошел один жандарм, потом второй, стали уговаривать людей разойтись. Но люди стояли как вкопанные.

— Поворачивайте лошадей и отправляйтесь домой! — кричали на Гаталку жандармы. — Смотрите, что вы наделали. Всю улицу загородили.

Ледяной ветер разносил их слова во все стороны. Гаталка их не слышала. Тепло одетые, румяные люди, наклоняясь друг к другу, удивленно шептали:

— Несчастная женщина! Посмотрите, как дрожат ее дети!

Никто толком не знал, в чем дело. Гаталка выкрикивала что-то невразумительное о двух коровах, которых у нее увели из хлева, но среди людей, что стояли вокруг, мало кто мог ощутить всю глубину ее горя.

Жандармы отвели Гаталку в районное управление.

— Мужнино все уже забрали, — кричала она, стоя перед начальником, холодным и неподвижным, как статуя, — а эти две коровы — мои, их у меня никто не имеет права забрать! А если уж взяли, пусть берут тогда и пятерых голодных детей, пусть их кормят!..

Начальник сидел в мягком кресле и слушал. В комнате было приятно, тепло, тихо, только в трубе время от времени жалобно завывал шальной ветер. Разве он мог понять эту бьющуюся в отчаянии деревенскую бабу, у которой незаконно увели из хлева коров? Что он мог понять, если б даже увидел на обледеневшем тротуаре пятерых ее детей, трясущихся от холода в жалком тряпье?

— У вашего мужа, как я слышал, было много долгов… да он еще занял на дорогу у пана Магата. А долги надо платить, никуда не денешься.

— Но ведь все, что принадлежало ему, уже взяли судебные исполнители! — заламывала руки несчастная Гаталка. — А те две коровы были мои, у меня есть на них документы.

Начальник пожимал плечами.

— Это вы должны сделать через суд. Я не судья и не я посылал судебных исполнителей. Вы можете обжаловать. Я же вам могу только посоветовать спокойно вернуться домой и не устраивать в городе скандала. А не то нам придется принять меры.

Последние слова тяжелым обухом ударили Гаталку по голове.

Она сразу поникла, глаза погасли, из них покатились слезы. Она вытирала их белым головным платком и больше не издавала ни звука. Вытирала слезы, глотала их и была такой одинокой в этом угрожающе немом помещении, точно слабое деревце, у которого отняли подпорку. Потом неверной походкой, не прощаясь, вышла за дверь.

Душа ее погрузилась в безмолвную тьму. Вот надеялась, что добьется справедливости, а как раз те, на кого она надеялась, говорят: «Выхода нет. Надо брать на себя мужнины долги!» А как же быть? Платить ей нечем, значит, потеряешь коров.

Из районного управления она поплелась обратно к детям. И пока шла через улицу, снова представила себе все, что привело ее сегодня в город. Согнувшись под тяжестью этих тяжелых мыслей, она втянула голову в плечи, точно хотела защититься от еще более страшных ударов судьбы.

Два года назад ее муж собрался во Францию. Поддался заманчивым рассказам о хороших заработках, да и беспросветная нужда толкнула его на этот шаг. Но Франция далеко, и дорога туда дорогая. Что продать? Изба и земля заложены в банке. А когда он решился пойти к Магату, получил такой ответ: «Уплати сперва старые долги, тогда одолжу на дорогу во Францию!» Он продал все, что мог, уплатил Магату старые долги, влез в новые. Гаталке оставил только двух коров — они были записаны на нее. И вот уже два года, как муж ушел на заработки, а денег так и не шлет. Работа во Франции тяжелая, и того, что заработает, едва хватает, чтобы мало-мальски просуществовать.

Два года минуло, и Магат не захотел больше ждать. Подал в суд. И вот недавно Гаталка получила голубой конверт из районного суда с решением об описи имущества. Что делать? Заерзала она в пыли тяжелой жизни, точно беспомощный червяк, стала звать на помощь бога и людей, но бог безмолвствовал, а люди присоветовали: «Сходи поговори с Магатом!» Магат ее даже на порог не пустил — перед домом с ней объяснялся. Она ему: «Ведь муж и не брал столько!» Но Магат знал, как ответить: «Что вы, бабы, понимаете? Так он вам и докладывал, сколько у меня взял?» — и больше даже говорить с ней не стал. Снова она советовалась с людьми и даже со старостой. Староста вывернулся: «Подай в суд апелляцию!»

«А кто мне ее напишет?» — спросила Гаталка. «Да адвокат напишет. Правда, за это платить надо». Люди же подсказали Гаталке: «Слышь, ты, в городе есть такой трактир Минарика, и там, говорят, бесплатно дают советы по всяким тяжбам. Сходи туда в воскресенье!»

Она пошла. Д-р Краус, как увидел исполнительный лист, опустил голову и, даже не взглянув на Гаталку, сказал: «Ничем не могу вам помочь, нужно платить. А если не заплатите, конфискуют, тут уж ничего не поделаешь!» Не заплатила. Нечем было. Но слова «тут уж ничего не поделаешь» запали ей в душу, и она не стала больше ни с кем советоваться. Ей уже было все равно. Но какой ужас, какое отчаяние и возмущение охватили ее, когда настал день экзекуции! Кто же, оказывается, пришел вместе с судебным исполнителем? Кто пришел увести к Магату последнее достояние Гаталки, двух ее исхудавших от прелой соломы коровенок, которые принадлежали не мужу, а ей и ее детям? Это был тот самый д-р Краус, помощник адвоката Розенцвейга, который, даже не повернувшись к Гаталке, так равнодушно и сухо ответил ей у Минарика: «…Тут уж ничего не поделаешь!» Это добило Гаталку. Она поняла теперь, что никто не заступится за нее, несчастную, и в своем безграничном отчаянии решилась на последнее средство.