Петер Илемницкий - Избранное

— Ну, конечно, договорились. Ведь если б я не был убежден, что и вы по мере сил поможете нам, я не согласился бы на вашу цену. Уж больно много просите за этот клочок земли.

Магат улыбнулся с любезностью, на какую только был способен, и, неуклюже поклонившись, сказал:

— Всегда к вашим услугам. Всегда. А что касается клуба крестьян-католиков, который вы, ваше преподобие, хотите организовать, то… как мы уже говорили, я в своем трактире отведу для него помещение.

Пожав друг другу руки, они разошлись. Магат остался стоять перед домом. Душа стяжателя ликовала. На улице солнечно, воздух пронизан золотыми нитями солнечных лучей. Тут и там с токов доносились веселые крики женщин. Та-та-та-та… Та-та-та-та — стучали цепы по снопам тощей ржи. Кое-кто уже молотит. Но ему, Магату, незачем торопиться. У него молотилка, стоит только запустить ее, и зерно польется рекой. Он управится в два счета.

Магат прошелся по двору. От солнца щекотало в носу. Прикрыв ладонью глаза, он посмотрел через забор на невозделанный участок бесплодной земли. Растянул рот в довольной улыбке и сказал самому себе:

— Эх… кабы удалось, вот бы хорошо! А школа тут будет в самый раз, под стать моему дому. Совсем другой вид, не то, что у этой гольтепы… — И он глянул окрест, где в тени ясеней и яворов серели соломенные крыши изб.

— Ну… увидим сегодня вечером, на церковном совете.

В тот вечер в трактире Чечотки появился редкий теперь гость. Чечоткова очень удивилась, услыхав размеренное постукивание по деревянному полу в сенях. Сгорая от любопытства, она выскочила из-за стойки и… так и есть, не ошиблась!

— Здравствуйте, Совьяр! Ну… вот уж редкий гость!

— Реже видишь — больше любишь, — отшутился Совьяр. — Плесните-ка мне чего-нибудь!

Он окинул взглядом трактир. Кроме дорожного рабочего, — тот по обыкновению мертвецки пьяный спал за столом в углу, — в трактире никого не было. Поэтому Совьяр сел на скамейку, вытянул вперед деревянную ногу и принялся молча прихлебывать из стакана.

На кухне во сне заплакал ребенок. Чечоткова побежала к нему. Вернувшись, подсела к Совьяру.

— Бог знает что творится, — начала она первая, так как Совьяр молчал, погрузившись в глубокую тишину, царившую во всем доме, — прежде, бывало, в страду всегда сколько-нибудь да заработаешь. Сюда не зайдут, так пошлют купить и прямо в поле выпьют. В страду нельзя без этого… при такой работе. А нынче людей как подменили, право.

Совьяр внимательно выслушал ее, но даже бровью не повел.

«Ищи дураков пить за такие деньги, — подумал он, — коли можно дешевле достать». Когда Чечоткова кончила, он стал объяснять ей:

— Всему виной Магат, а люди какие были, такие и есть. В жатву к нему ходили, потому что он дает в долг…

Чечоткова подскочила, как ужаленная.

— Ну уж не говорите, что к Магату. Он сам эти слухи распускает.

— А если я собственными глазами видал?

— Видал, не видал! Случается, конечно, и к нему кто заглянет.

— И жандармы на днях говорили.

«Ишь, жандармы тоже болтовней занимаются», — чуть не задохнулась от злости Чечоткова. Торговля в последнее время шла из рук вон скверно, а забот столько, что женщине в одиночку и не справиться! Помощи ждать неоткуда, хозяйство, торговля и куча детей — все лежало на ее плечах. В торговле она мало смыслила, во всех этих счетах, судебных повестках, казенных бумагах, налоговых сборах, декларациях о доходах. Попросишь растолковать какую бумагу — соседи говорят одно, а староста или десятский — другое. В конце концов и так и этак — одинаково плохо, лишний раз убеждаешься в собственной беспомощности, а это убивает больше всего.

Вот почему слова Совьяра чуть не довели ее до слез.

— Да я вам не очень-то и верю, Совьяр!

— Ну, вольному воля, — ответил он с напускным равнодушием. — Я ведь говорю только, что самолично видел и слышал. Сами понимаете, охотнее идут к тому трактирщику, который дает в долг. А Магат дает.

— Дает! Магат дает! — вскочила со скамьи Чечоткова. — Я бы тоже давала, будь я такой же свиньей, как он. Попробуй возьми у него в долг — после тыщу раз пожалеешь. Если б у меня хватило совести приписывать людям долги, гонять их по судам, судиться из-за гроша… Э, да что там!.. Он уже показал себя с лесом. И с трактиром покажет. Людей обирать он умеет… и в долг давать может. Он богатый. А я что? Мне тоже приходится брать спиртное за наличные. Сейчас и фирма не хочет ждать…

Совьяр был доволен. Теперь подозрения и гнев трактирщицы обратились на Магата. А ведь, пожалуй… он наравне с Магатом виноват, что Чечоткова сидит сложа руки, наливать некому, нет желающих. Торговля Совьяра процветает, и до сих пор все шито-крыто. Он неспроста упомянул про жандармов. Под лампой темней всего, вот Совьяр и старается поддерживать с ними хорошие отношения, чтобы никому ив голову не пришло его заподозрить.

Когда в вечернюю тьму канул десятый час, Чечоткова поднялась и стала протирать тряпкой скамьи и столы. Без всякой, впрочем, надобности — скамьи и столы чистые, нигде ни крошки. За весь день в трактир так никто и не завернул. Совьяр понял намек. Лениво потянулся и сказал:

— Ну… я пошел!

Чечоткова только этого и ждала, но он не успел даже встать. За окнами, внизу на дороге раздались шаги и голоса.

— Слава богу… у Чечотковой еще свет! — донесся чей-то облегченный вздох. — Зайдем, благословясь…

Шаги у крыльца, в сенях. И вот уже распахиваются двери, и в трактир вваливаются Шамай (на этот раз без кожуха), Тресконь, Сульчак и еще кое-кто. В трактире сразу стало шумно: громко топая по полу, мужики срывают на нем свой гнев. С Совьяром поздоровались за руку. Последним вошел хмурый Мартикан. Заметив у стола Совьяра, небрежно коснулся шляпы, повернулся на каблуках и направился в другую сторону. Руки ему не подал.

— Что-то поздненько вас жажда разобрала, — пошутила Чечоткова. Она сразу повеселела, засуетилась. — Откуда бог несет, соседушки?

Ее вопрос потонул в гуле мужских голосов, грохочущих, как летняя гроза.

Странное дело: Тресконь, Сульчак и другие всегда проводили воскресенье в костеле, а не в трактире, — люди тихие, набожные, безответные, а сегодня вдруг изменили своему обычаю. Видно, что-то вывело их из равновесия, смирение и безропотность дали трещину, и в эту трещину просочилось недоверие к чему-то, что до сих пор было для них святыней.

— Нечего из-за всякой ерунды церковный совет собирать! — возмущенно говорил Тресконь Совьяру. — Не на таковских напали… Кто не знает этот Магатов участок?

— Не хочу возводить напраслину, боже упаси… Но пускай его преподобие выкинет это из головы! Неужто церковному совету больше некуда деньги девать, кроме как Магату в глотку?

Старый Сульчак побагровел от негодования. На худой шее вздулись толстые жилы. Ему казалось, что несправедливость слишком велика, чтобы хранить привычное молчание. Да и остальные — прежде опора фарара в деревне — сегодня дрожали от возмущения и злобы. Гнев, вызванный ненавистью к Магату, они перенесли на фарара, но уже в ослабленной форме. Это был даже не гнев, а скорее, недоверие, но и оно заставляло их страдать, так как в глубине души им хотелось верить фарару.