Петер Илемницкий - Избранное

Гущава слушал его с интересом и наконец сказал, улыбаясь:

— Ну, к таким-то я не пойду, если надумаю продавать.

Павол резко заметил:

— Вам эту публику не раскусить, отец. А коли уж удалось обзавестись справным конем, то и продавать его незачем. Лошадь хорошая, право слово, хорошая, да земля… никудышная!

Казалось, что яростную борьбу д-ра Гавласа против наделения Морица Абелеса патентом поглотит трясина обывательских интриг, как песок поглощает воду. Убеждала в этом и ловкость новоиспеченного трактирщика, его умение вербовать посетителей, завлекать их к себе в трактир, угождать малейшим их прихотям и обслуживать так, что ни один трактирщик в городе не шел с ним ни в какое сравнение. Однако Мориц Абелес понимал, что необходимо укрепить свои позиции и в другом отношении. Он сумел добиться поддержки влиятельных членов муниципального совета, объединения ремесленников-предпринимателей и районного управления, а они, в свою очередь, позаботились о том, чтобы пресечь дальнейшие выпады против его трактирного патента. А так как д-ра Гавласа это не испугало, то скоро он получил возможность убедиться, что влияние покровителей Абелеса простирается значительно дальше, чем он мог себе вообразить. Хотя хозяин трактира — еврей, за него ратовали центральные газеты наиортодоксальнейшей католической партии, со страниц которых местные политические деятели метали громы и молнии на головы тех, кто пытался хоть в малейшей степени помешать отравлению страны алкоголем. Делали они это не без задней мысли: может статься, что им тоже придется добиваться патентов — для своих членов. А стоило Гавласу, который в пылу сражения выводил на свет божий грешки отдельных лиц и целых партий, снова припомнить более чем странный способ, которым было получено разрешение для Минарика, как на него ополчились и социал-демократы и повели против него газетную кампанию сугубо своими методами.

Казалось, Гавласу не миновать смириться и сложить оружие.

Но случай влил в него новые силы для борьбы.

Четвертого мая патриотически настроенная общественность городка торжественно отмечала память генерала Штефаника [19] Штефаник Милан Растислав (1880—1919) — словак по происхождению, астроном, буржуазный политик. Большую часть жизни провел во Франции, дослужился до звания генерала французской армии. Военный министр первого правительства в новообразованной буржуазной Чехословацкой республике. Погиб в авиационной катастрофе под Братиславой. Буржуазная историография создавала ему ореол из мнимых заслуг в создании чехословацкого государства. . На домах развешивались траурные флаги. В витринах некоторых магазинов были выставлены портреты трагически погибшего генерала, обрамленные черным крепом. Католическое спортивное общество организовало в Доме культуры торжественное заседание. Траурная речь, которую с большим чувством произнес представитель местной интеллигенции, была пронизана такой глубокой скорбью, какая только возможна, и произвела на некоторых слушателей колоссальное впечатление. В зале перешептывались:

— Вот это оратор!

— Так за душу и берет…

— Какой все-таки герой… этот Штефаник.

Огни рампы были направлены на оратора.

— Мы должны отчетливо сознавать, что бесконечно обязаны нашему герою. Спасибо тебе, дорогой генерал! Ты не щадил жизни ради того, чтобы мы теперь могли с гордостью провозгласить перед всем миром: мы свободны, мы на своей земле… хозяева!

Бурные аплодисменты восторженных горожан покрыли эти слова. Многих, кто до войны с энтузиазмом приветствовал театральные и прочие национальные мероприятия, организуемые Будапештом, ныне распирал новый, не менее ложный патриотизм. Они были подобны паруснику, который несется по морским волнам, куда ветер дует.

— Мы на своей земле… хозяева!

Вечером того же дня прямо напротив Дома культуры, в трактире Абелеса собрались другие господа. Они тоже чувствовали себя хозяевами на своей земле.

Огни электрических лампочек тонули в золотом токайском вине; клубы табачного дыма поднимались над разгоряченной компанией, предававшейся буйному веселью. Выплеснулись наружу все чувства, разбуженные лихой цыганской песней, скрипка старого цыгана вздыхала, как женщина, которая отдается, отдается без раздумий, со сладострастием, так же безудержно, как безудержно бесновались цимбалы. А когда замер последний звук сладостной песни и дамы застыли с полузакрытыми от страсти глазами, охваченные хмельным желанием, — на середину выпрыгнул цыган, повел из стороны в сторону упругими бедрами, затем вытянулся в струнку, поднялся на носки — и в тот же миг пауза рассыпалась на тысячи звуков залихватского чардаша. Все повскакали с мест, уперли руки в боки, в такт быстрому танцу заработали ногами, вихрем закружились на месте — горящие, полыхающие факелы бурной жизни, — со свистом, уююканьем, с прихлопываньем в ладоши. А когда, истерзанная смычком, скрипка старого цыгана обессиленно умолкла и только цимбалы продолжали рассыпать пригоршнями звуки по залу, грянула песня в ритме чардаша:

Ее подхватили все — и стены задрожали от этой разудалой, веселой песни, которой собравшиеся выражали свою немеркнущую любовь к прошлому…

До поздней ночи звучали песни чародея-цыгана, до поздней ночи крики разбушевавшихся гостей рвались из окон зала, теряясь в уличной тьме…

На другой день в состоятельных патриотических кругах поднялся переполох.

— Они осквернили память генерала Штефаника!

— В такой день… откровенный ирредентизм! [21] Ирредентизм (от ит. irredento — неосвобожденный, находящийся под чужим владычеством) — так именовало себя итальянское политическое и общественное движение конца XIX — начала XX вв. за завершение воссоединения Италии, позднее выродившееся в буржуазно-шовинистическую идеологию. В данном контексте имеются в виду сторонники реваншистских групп в хортистской Венгрии, добивавшихся возвращения Венгрии южнословацких территорий.

Эти разговоры передавались из дома в дом. Требовали вмешательства общественных организаций и полицейских властей. Но требовали при закрытых дверях, а те, кто действительно должен был вмешаться, выжидали, пока не спадет волна возмущения.

Адвокат Гавлас взялся за дело с другого конца. В ближайшем номере «Вестника» он обрушился на земского президента [22] Законом об административно-государственном управлении (1927) Чехословацкая республика была разделена на четыре края («земли») — Чехия, Моравия и Силезия, Словакия, Закарпатская Украина. Управленческий аппарат каждой из земель возглавлял земский президент, назначаемый правительством и подчинявшийся министру внутренних дел. , возлагая на него всю ответственность за случившееся.