Петер Илемницкий - Избранное

— Но, серый, но!.. — кричал он, захваченный работой, и горы откликались ему: «Но!» Сначала плуг скользил по бугру, не захватывая землю. Тогда старик налег на плуг, и лемех врезался в почву. Павол подхватил вожжи и побежал рядом с лошадью. Идти мешали камни и старые пни. Он спотыкался, перепрыгивая их на бегу, а старик все кричал: «Но-но!» Лицо Гущавы побагровело; видно было, что быстрый шаг лошади, ошалевшей от крика и непривычной пахоты, ему не под силу. Плуг швырял его из стороны в сторону, то подскакивая, то снова вгрызаясь в землю, а Гущава даже не замечал, что лемех захватывает лишь тонкий слой каменистой земли, покрытой мхом. Плуг забирал чересчур мелко.

На другом конце вырубки пахари остановились и оглянулись на протянувшуюся борозду. Она шла криво, прерываясь в тех местах, где плуг скользил по твердой земле, извиваясь и отклоняясь в сторону, словно кнут, которым Павол погонял коня. Не борозда, а черт знает что.

Павол повернулся к отцу.

— Отец, идемте домой. От такой пахоты толку не будет.

— Как… не будет толку? А ты хочешь, чтобы с одного разу — и готово, поле как все прочие? Слава богу, если и дальше так пойдет, я буду доволен…

Он повернул лошадь, поправил плуг и, взявшись за него, крикнул:

— Погоняй!

Сбруя затрещала, мускулы на ногах лошади напряглись, она подалась вперед и тронулась. Павол и отец кричали, бежали за ней, а плуг опять то подскакивал, то врезался в землю, и на земле оставалась кривая борозда. Когда прошли половину борозды, плуг зацепился за большой камень, высунувшийся из земли. Лошадь испугалась, встала на дыбы, потом потянула еще раз, но так и осталась на месте, отфыркиваясь и дрожа чуткими боками. Гущава отвел плуг немного в сторону и велел Павлу:

— Давай кирку и лом!

Павол принес их и без единого слова принялся долбить каменистую землю. Показался большой плоский валун. Одному с ним не справиться. Гущава подсунул лом с другой стороны камня и стал его выворачивать. Кровь прилила к щекам старика. Они прямо пыхали багровым пламенем.

— Вам помочь? — спросил Павол, подскакивая к отцу. Но прежде чем он успел схватиться за лом и налечь на него, в земле будто вздохнул кто, и камень подался. Счистили с него землю. Камень был большой, мокрый, тяжелый; его с трудом оттащили на край поля, и Гущава опять поставил плуг в борозду.

— Таких камней тут вряд ли много, — бодрился он.

Но камней оказалось много. В конце той же борозды лошадь опять остановилась. И снова пришлось выворачивать из земли тяжеленную глыбищу.

И так борозда за бороздой. То и дело попадались камни, одни покрупнее, другие помельче. Кончив борозду, проходили по ней еще раз, собирали камни и относили на опушку леса. Казалось, груда камней росла быстрее, чем число неровных борозд, посреди которых кое-где все же торчали полусгнившие пни. Если удавалось провести две борозды без вмешательства кирки, то на третьей обязательно останавливались, чтобы убрать здоровенный валун.

К полудню солнце начало припекать. У Павла со лба градом катился пот. У жилистого Гущавы выступила испарина. Конь же совсем выбился из сил: впалые бока вздымались и опадали, а со спины по брюху струился пот. Он был настолько измучен, что часто вместо того, чтобы брать вправо, забирал влево, и все чаще Павлу приходилось пускать в ход кнут, чтобы заставить его идти вперед.

Около полудня Гущава снова с отчаяньем закричал лошади: «Тпрру!» Но на этот раз Павол не бросился за киркой и не подал отцу лом. Остался там, где плуг уперся в очередной камень, и, вытирая рукавом пот со лба, решительно заявил:

— Напрасный труд, отец… поля здесь не будет. Никогда!

Гущава устало посмотрел на сына. В его взгляде сквозила неуверенность, которой он не сумел скрыть. Но вслух он твердо возразил:

— Нет, будет! Должно быть!

Павол пожал плечами, взглянул на измученного отца, похлопал взмыленную лошадь по крупу и ответил:

— Как знаете… по-моему, весь труд пойдет насмарку. В нынешнем году поле не принесет ничего, разве что опять зарастет травой. А на будущий год станет таким же, как сегодня. Одни камни.

— И на следующий год будут камни. И потом… И всегда… — говорил Гущава тоном умудренного опытом старого горского хлебопашца, — потому что на наших полях без камней никогда не обходится. А пахать все равно надо… пока не сдохнешь.

Павол уже отвык от такого упорства, хотя прекрасно его понимал. Все в нем восставало против мужицкого упрямства, которое сейчас выглядело особенно бессмысленным. Это было как раз то, что отделяло мир крестьян от остального мира и от остальных людей. На поле, которое они полили своим потом, на котором надрывались сами, губили коней, ломали плуги, — на этом поле создали они свой собственный мир, свое царство, в котором, кроме крестьянина-владыки, никто не имел прав гражданства.

— Знаешь, — добавил Гущава, — даже если у человека и водятся кое-какие гроши, уверенности все равно нет. То налоги подоспеют, то болезнь или еще какая напасть привяжется — деньги-то и уйдут, не заметишь как. А на пашню я всегда могу положиться… это всегда моя пашня…

— …пока налоговое управление не отберет ее у вас за неуплату налогов, — напомнил отцу Павол. — Этой землей вы не насытитесь, отец. И лежать в ней не будете. И в гроб с собой не возьмете. Каждый хозяин так думает: земля, моя земля! А ведь для мужика важно одно: что уродится на ней, кому бы она ни принадлежала.

— Это коммунисты так говорят? — огорченно спросил Гущава.

— Коммунисты говорят, что земля должна быть общей… принадлежать всем.

— Гм…

Но камень они все-таки убрали и продолжали распахивать вырубку.

Чистый звон колокола в полдень застал Гущаву с плугом на середине борозды. Сняв широкополую шляпу, он тыльной стороной ладони вытер со лба пот. Солнце стояло уже высоко. Ели подобрали под себя свою тень, как испуганная собака поджимает хвост.

Из леска, расположенного над вырубкой, вышел Шимон Педрох.

— Давно уж я гляжу… Что-то у вас туго идет дело.

— Туго, — согласился Гущава.

— И конь… плохо конь плуг тянет.

— Плохо, — односложно отозвался Гущава. Но чтобы Педрох не подумал, что он хочет от него отвязаться, добавил: — Плохо тянет, верно. Я, пожалуй, продам его. Надо купить получше.

Павол с любопытством взглянул на отца. Педрох спросил:

— И покупатель нашелся?

— Нет. Хотя мне… на днях один мужик в городе говорил…

— Барышник какой-нибудь! С ними лучше не связываться. Недавно вот какой случай был: сторговали лошадь за две тысячи крон. Дали хозяину одну тысячу с условием, что он доведет с ними лошадь до границы и там ему выплатят остальное. А на границе поджидала целая банда. Один бандит был в белом халате и выдавал себя за ветеринара. Они накинулись на хозяина: лошадь, мол, больна и даже мяснику на мясо не годится, и больше они ему ничего не дадут. Да еще с него потребовали восемьсот крон отступного, иначе грозились избить. Тот со страху бросил лошадь — и давай бог ноги!