Прободх Саньял - Куклы

Перед Новым годом в дом пришла новая беда: Долу подхватил дурную болезнь. Поговаривали, что, кроме жалованья на фабрике, ему удавалось какими-то путями добывать еще немало денег, и все это уходило на кутежи в сомнительной компании.

Прежде он чуть свет торопился на работу, а теперь все чаще оставался дома. Он очень изменился, подурнел, движения стали вялыми, лицо и шея — в каких-то красных пятнах.

Временами у Нилимы совсем опускались руки.

— Брат, — окликала она Долу.

— Ну, чего тебе?

— Японцы грозились, что разбомбят наш город. Чего же они еще медлят?

Хлопнув дверью, Долу уходил из комнаты, а Нилима стояла, уткнувшись в стену лбом, и по щекам ее текли слезы.

Как-то раз, когда Долу отлучился в аптеку, вошел Анонто и сказал:

— Вашего брата уволили с работы.

— Но как же мы будем жить?

— Ему сказали: у тебя заразная болезнь, ты нам не нужен.

Нилиму охватила нервная дрожь. Искоса поглядев на нее, Анонто произнес:

— Не отчаивайся. Бог вам поможет.

Бог! Нилима бросила взгляд на небо, откуда так часто с надрывным воем пикировали на город японские самолеты, и закрыла лицо руками…

С некоторых пор Анонто стал заходить каждый день. Он держится как искренний друг Долу, преданный и услужливый. Его поведение и манеры безупречны. И всякий раз он оставляет две рупии на столике с лекарствами. Анонто знает: как бы ни упали деньги в цене — без них не проживешь. А перед уходом он всегда заглядывает на кухню перекинуться словом с Нилимой и не сомневается, что его рупии сделают свое дело.

Однажды доктор, изредка заходивший навестить Обхинаша, нахмурившись, спросил Нилиму:

— Давно у него жар?

— Уже несколько дней.

— А какую пищу вы ему готовите?

— Что мы можем готовить, если денег нет, — сорвалось у Нилимы.

— Гм, в таком случае мои визиты бесполезны, — и доктор взялся за шляпу.

Нилима протянула ему две рупии, зажатые в руке.

— Оставьте себе, — сказал он.

И вот настал долгожданный день — Германия капитулировала. Конец войне, конец всем несчастьям. Город был охвачен ликованием.

Спустя несколько дней Долу вошел к Нилиме и остановился в дверях.

— Что тебе нужно?

— Правда ли то, что мне сказал Анонто?

— А именно?

— Он говорит, что и у тебя кончилась работа.

— Все на свете имеет конец, — глядя в сторону, ответила Нилима.

Да, подумала она, надо действовать. За эту неделю ей обязательно надо устроиться. Германия капитулировала, но ей-то, Нилиме, нельзя сдаваться на милость победителя… Теперь не требуется больше шить военную форму — что ж, она поищет что-нибудь другое. А слезами делу не поможешь. Кого тронут ее слезы, когда все сейчас так рады окончанию войны! Как бы там ни было, Япония еще воюет, а значит, сохранился какой-то шанс найти работу. Ах, если бы война никогда не прекращалась и над землей вечно рвались бомбы! Страшно сказать, но ведь для девушек вроде нее в этом единственное спасение… Спасение от чего?.. Нет, пусть безработица, пусть голод, пускай что угодно, но она сохранит свою честь… Ведь столько фабрик и мастерских в городе. Неужели она нигде не пригодится? Правда, она не умеет ни писать, ни читать, но не всем же быть грамотными! В конце концов, неужели нигде не нужны крепкие рабочие руки?

Нилима ходит из конторы в контору. Потупившись, она останавливается в дверях. Это сама доверчивость, сама скромность. Но разве таким путем получишь работу, хотя бы и в военное время…

Однажды Долу с трудом приподнялся на постели и попросил:

— Можешь ты мне дать две рупии?

— Откуда же я возьму? — ответила Нилима.

— Анонто охотно и в любой момент даст тебе десять рупий!

— Вот и проси у него.

— Тебе-то он даст, а мне нет, — усмехнулся он.

Нилима, не глядя, протянула брату две рупии, оставленные Анонто, и Долу исчез. Вернулся он только ночью, сильно пошатываясь.

Долу знает одно: у него красивая сестра, и ему не о чем беспокоиться. Даже если он совсем не сможет работать, она прокормит его. Долу знает, что после приема наркотиков он целую неделю не может подняться с постели. Но что из того? Он будет корчиться и стонать от боли, биться головой о стенку, проклиная позорную болезнь, но наркотиков он не бросит. Он знает, что отвратительные гноящиеся язвы завтра снова покроют все его тело. Но он вполне спокоен. Нилима позаботится о нем. Может, у нее и не будет работы, но денег-то она достанет…

А Обхинаш совсем плох. Ввалившаяся грудь дышит прерывисто и тяжело, глубоко запавшие глаза закрыты. Он словно погружен в молитву о возвращении былого величия древнему роду Бояли Рая. Теперь он уже почти совсем не ест и не просит лекарств, и для Нилимы это большое облегчение. Брат тоже забросил лечение, лежит целыми днями и только протягивает в дверь исхудалую руку за горстью сухого риса.

Но Нилима хочет жить. Она не в силах больше влачить это убогое существование, считать гроши и слышать изо дня в день заунывные голоса нищих, выпрашивающих подаяние. Она хочет быть сытой и носить красивое платье. Она хочет жить, она хочет радости.

Трамвай набит до отказу, не протолкаешься. Взгляд Нилимы прикован к карману рассеянного господина.

Нужно действовать решительно и спокойно, говорит она себе. Сумеет ли она? Должна суметь! А потом она как ни в чем не бывало сойдет с трамвая и затеряется в толпе…

И правда, ей удалось соскочить на повороте, но ее руки и ноги буквально тряслись от пережитого напряжения.

Из складок сари она украдкой достает портмоне: десять анн, какой-то рецепт и ничего больше! Ну что ж, в другой раз получится удачнее. Подождав, пока уймется дрожь, она садится в другой трамвай. И здесь теснота. Это к лучшему, думает она. В этот момент кондуктор потребовал, чтобы она взяла билет.

— У меня сезонный, — отвечает она.

Но на этот раз кондуктор не удовлетворяется словесным заверением:

— Предъявите!

Нилима показывает уголок билета, но дотошный кондуктор выхватывает его у нее из рук. Уже два месяца ездила она с просроченным билетом и вот, наконец, попалась. Кондуктор поднял крик:

— Обманом занимаешься? А еще одета, как порядочная! В полицию захотела?

Вагон гудел, как потревоженный улей. Одни из пассажиров готовы были броситься на нее с кулаками, другие отворачивались с презрением.

— Нечего с ней разговаривать. Сдать ее полицейскому — и дело с концом, — посоветовал кто-то.

— Неплохо бы проверить, чем она занимается, — крикнул другой. — Надела красивое сари, а сама людей обманывает!

— А ну, сходи с трамвая, — потребовал кондуктор.

Вся красная, с бьющимся сердцем, Нилима вышла из вагона. Она не могла поднять глаз от стыда. «Ну, что ж… И поделом мне», — подумала она.

Был уже вечер, но она продолжала бродить по улицам и не могла себя заставить вернуться домой. Небо было затянуто тучами, фонари гасли один за другим, улочки и переулки погружались в темноту. Нервы ее были взвинчены, хотелось не думать, забыть обо всем. Вот если бы принять наркотик! Или подать чуть заметный знак одному из прохаживающихся мужчин… Любой из них побежит за ней. Для кого ей хранить себя в чистоте?.. Но усталые ноги незаметно привели ее к дому.