Йордан Йовков - Старопланинские легенды

На улице не было ни души. Но вот показалась учительница Ангелина в красном платье, будто мак, цветущий в поле. Загар делал ее похожей на жницу. Поравнявшись со Спасом, она взглянула на него своими черными продолговатыми глазами, улыбнулась и поздоровалась. Спас придал своему лицу строгое выражение и посмотрел учительнице вслед. Она шла легко, и ее маленькие туфельки оставляли белые следы, потому что дождь только прибил пыль на дороге.

Учительница перешла мост, остановилась возле каменной стены и подняла глаза вверх. Может быть, она и крикнула что-то, но Спас не услышал. Еще долгое время там не было видно ничего и никого, кроме белых роз наверху и молоденькой девушки в красном платье внизу. Но вот около орехового дерева показался Гергилан, засмеялся и загремел своим басом. Он нарезал роз, сделал большой букет и бросил его вниз учительнице. Та поймала цветы, почти спрятала в них лицо, а потом, взглянув еще раз вверх, на Гергилана, пошла дальше по улице. Гергилан смотрел ей вслед и улыбался.

Спас что-то сердито проворчал. Он не любил Гергилана — человеку за восемьдесят, а он все еще заглядывается на молоденьких. Строго осуждал Спас и учительницу. У него и без того редко бывало хорошее настроение, потому что он страдал странной болезнью: ничего у него не болело, но откуда-то изнутри поднималась тоска, от которой было только одно спасение — ходить и ходить. И сейчас он почувствовал, что зловредная болезнь опять подступает к нему. Он вскочил, бросился в дом, схватил винтовку и, сказав старшему по караулу, что уходит, зашагал по улице.

Проходя мимо каменной стены, он даже не посмотрел вверх, но оттуда до него донесся веселый гортанный голос:

— Спас, эй, Спас!

Спас поднял голову: там над ковром из белых роз, будто за снежным сугробом, стоял Гергилан. Рукава и штанины брюк у него были подвернуты. Мокрый, заросший, как поп, он стоял и улыбался, держа в руках мотыгу.

— Куда это ты торопишься? Подожди, и тебе дам букет.

— Вот еще чего, — буркнул Спас. — Букет… Видел я, кому ты даешь букеты…

Гергилан запустил руку в свою белую бороду и рассмеялся:

— Что ж тут такого, Спас. Ведь девушка, молоденькая. Вся жизнь для них, молодых. Это мы с тобой уже ни на что не годимся.

— Так, да не так…

— Так, Спас, так. Ты что, думаешь, напугал кого своей винтовкой? Охраняешь мост от мышей. А настоящим делом молодежь занимается. Ночью опять слышал орудийные залпы: бух да бух!.. Сердце кровью обливается. Гибнут парни, Спас, гибнут горемычные…

Спас махнул рукой и было пошел, гонимый болезнью, но, сделав несколько шагов, обернулся и прокричал:

— Так, да не так, дед Иван, не согласен я с тобой. Молодость, говоришь… Что ж это получается: короткие платья, шелковые чулки, пудра, помада — нельзя так, нельзя. Нет чтобы поберечь деньги, поднакопить. Будь у ее отца с матерью достаток, не позволили б они ей в учительши идти.

— Ты что, все про учительницу говоришь?

Но так как Спас уже зашагал дальше, Гергилан посмотрел ему вслед и сказал сердито:

— Ну и… гнида… Откуда только такие берутся?..

Обозленный, подавленный своими мыслями и болезнью, Спас быстро шел и шел вперед и даже не заметил, когда здание общины и церковь остались позади. Он все еще думал об учительнице. В горном селе, откуда война забросила его сюда, он был школьным попечителем, и поэтому по привычке, да еще из желания навредить (а такая слабость за ним водилась) он следил за каждым шагом учительницы. Он заметил, что она опаздывает на занятия: ученики носятся, как ошалелые, по двору, а унять их некому. Учительница читала книги, играла на гитаре, одевалась по-деревенски и дружила с девчатами. Она писала много писем и много писем получала. Часто заходила в общинный совет и разговаривала с писарями. А однажды к ней приезжали из города гости, и он видел, как она с ними курит. Все это Спас аккуратно описал на целых трех страницах и собирался послать письмо инспектору. Но так как еще одна страница оставалась неисписанной, а ему было жалко бумаги, он решил дополнить письмо еще какими-нибудь сведениями и уж тогда отослать.

С конца села донеслась песня. Спас прислушался. Было похоже, что поют солдаты. Потом показались белые солдатские фуражки и лошади. Шла воинская часть, и в этом не было ничего необычного, потому что шоссе, проходившее через село, вело прямо на фронт. Потому-то ополченцы и охраняли мост. Спас решил разузнать все как следует и направился в ту сторону.

Неподалеку от села, на широкой поляне, он увидел с сотню, а то и больше солдат, которые спешились и прогуливали лошадей.

Несколько солдат забивали в землю колья и натягивали между ними веревки. Еще несколько рыли ямки, чтобы развести костры для полевой кухни. Зазвенели шпоры, словно цикады запели, и Спас обернулся: прямо к нему шел офицер. Он был без сабли, шел вразвалку, как ходят все кавалеристы. В руке он держал стек и постукивал им по голенищу. Он был молод, широкоплеч, красив.

— Эй, солдат, ты откуда? — спросил он Спаса.

Спас посмотрел на безусого паренька, который был раза в два моложе его, и ответил по-солдатски:

— Мы здешние, господин подпоручик. Мост охраняем.

— Ах, так… Хорошо. А не знаешь ли ты местную учительницу? Ее Лина зовут, не так ли?

— Никак нет, господин подпоручик. Ее зовут Ангелина.

Подпоручик засмеялся:

— Пусть будет так. Не можешь ли ты мне показать, где тут школа?

— Могу, господин подпоручик.

Не мешкая, Спас вскинул винтовку на плечо и зашагал вперед. Он уже понял, что к чему, и кипел от ярости, но был бессилен что-либо сделать, а потому шел, не оборачиваясь, и только слушал, как звенят шпоры да через каждые два шага стек ударяет по голенищу. Они подошли к школе. В открытом окне мелькнуло красное платье учительницы, потом показалось ее лицо — черные глаза, черные ресницы. Она смотрела на них и улыбалась — не потому, что узнала их, а просто так, как она улыбалась всегда. Но вдруг она вскрикнула, отпрянула от окна, а через мгновение уже бежала по двору и кричала:

— Митя! Митя!

— Лина! — Офицер обогнал Спаса и протянул ей навстречу руки.

Они держались за руки и говорили что-то оба вместе, а глаза их светились радостью. Потом, все так же держась за руки, они вошли в дом.

Спас пытался высечь кремнем искру, чтобы прикурить. Как будто ничего с ним не произошло, но руки его дрожали. «Ладно, ладно, — думал он. — Посмотрим». Обо всем этом он решил сообщить инспектору, так что чистой страницы в письме могло и не хватить. Надо было только все хорошенько обдумать. А пока нужно было собрать побольше сведений о солдатах, чтобы доложить своему начальнику. Поэтому он повесил винтовку на плечо и пошел в сторону села.

Поздно ночью Спас патрулировал в селе. Солдатский привал, который до этого жужжал, как пчелиный улей, давно утих. Село спало. Только в одном доме светилось одно окно — там жила учительница, а у нее был офицер. Спас прохаживался взад-вперед, отдалялся на какое-то расстояние, но снова возвращался и не спускал глаз с освещенного окна. И так как офицер не выходил, Спас все больше злился и все больше верил, что наконец расхрабрится и сделает то, что надумал. «А почему бы мне и не сказать ему? — думал он. — Господин подпоручик, скажу я ему, извините и не обижайтесь, пожалуйста… но девушка молодая, что люди подумают… Негоже так, что же это получается?»