Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Неожиданно стукнула дверь, послышались голоса и по ступенькам крыльца зазвенели шпоры. Спас притаился в тени ограды. Светила полная луна, все было видно, как днем. Офицер и учительница шли под руку. К груди офицера было приколото несколько белых роз — из тех, что дед Гергилан дал сегодня учительнице. И он и она улыбались. Потом остановились и, стоя близко друг к другу, посмотрели вверх. Спас тоже посмотрел вверх и, как и они, видел кроткую улыбку луны.

Учительница и офицер вышли за калитку на улицу и снова остановились. Сейчас они говорили совсем тихо. Вдруг Спас услышал плач. Плакала она. Только что смеялась, а сейчас плакала тихо и с таким отчаянием! Этот плач рвал сердце на части. Ее рука лежала на плече офицера, а головой она уткнулась ему в грудь. И все ее тело вздрагивало, как у испуганного птенца.

— Ах, Митя, Митя…

— Лина, не плачь. Ты что же думаешь, на фронте всех подряд убивают? Мы обязательно увидимся.

— Ах, боже, боже…

Спас слушал оцепенев. Тело его покалывало, словно иголками, что-то сдавливало грудь. Он слушал, но уже ничего не слышал и ничего не видел. Увидел только, как между учительницей и офицером мелькнуло что-то белое и мягко упало на землю. В ту же минуту шпоры офицера зазвенели, удаляясь по улице, а учительница прошла мимо него, словно больная, и скрылась в доме. Спас оставил свое укрытие в тени, подошел к месту, где стояли влюбленные, наклонился и увидел на земле белые розы. Цветы, что были приколоты к груди офицера, упали, но влюбленные этого не заметили. Спас взял в руки одну розу, но тут же, будто сделал что-то грешное, осторожно положил ее на прежнее место. Потом выпрямился и пошел прочь.

Рано утром, еще до восхода солнца, Спас уже сидел на скамейке перед домом. Задумчивый, приунывший, он смотрел не на Гергилана, а куда-то перед собой, в землю. В это время Радой, самый добрый и покладистый из ополченцев, огромной метлой подметал двор. Его метла приближалась к тому месту, где в пыли, в мусоре были разбросаны полуувядшие белые розы, и Радой уже собирался замести и их, когда Спас вскинул руку и закричал:

— Стой! Не смей здесь мести! Оставь цветы, пусть лежат!

Радой в недоумении застыл на месте.

— Не смей там мести, я тебе говорю.

— Это еще почему?

— Потому. — И более спокойным голосом Спас добавил: — Там вчера вечером парочка целовалась. Прощались. Пусть цветы лежат, как лежали.

Радой послушался, подмел остальную часть двора, потом поставил метлу и, глядя на то место, куда глядел и Спас, — на небольшой неподметенный круг, где лежали розы, — присел рядом со Спасом:

— Ну-ка, друг, скажи теперь, в чем дело?

Не своим голосом, а каким-то другим, какого Радой никогда не слышал, ослабевшим и кротким, Спас слово за слово рассказал обо всем, что произошло вечером. Он рассказывал, а Радой все чаще покачивал головой и вздыхал.

Прошло недели две, а может быть, и больше. Много писем получила учительница и сама написала много писем. Но однажды — так рассказали Спасу потом — она получила письмо и, как только начала его читать, разрыдалась, стала рвать на себе волосы, упала в обморок. На другой день она куда-то уехала.

Гонимый болезнью и тоской, Спас бродил по селу. Как-то раз, когда он проходил мимо каменной стены, сверху его окликнул Гергилан. Он стоял позади розовых кустов, которые давно отцвели и, как плети зеленой ежевики, свисали со стены. Склонясь над ними, испуганный, осунувшийся Гергилан сказал ему тогда:

— Спас, что же это такое делается, а, Спас? Убили его, убили офицера-то, жениха учительницы. Ох, погибают парни, Спас, погибают горемычные…

Мог ли Спас что-нибудь ответить? Он только ускорил шаг, ему хотелось не идти, а бежать. Душа его была ранена. «За что такая страшная участь постигла эту добрую девушку? Почему так, — спрашивал себя Спас, — почему?» Письмо инспектору он давно порвал и бросил с моста. Хороших вестей не было. Письма, которые он получал из дома, приводили его в отчаяние. Войне не было конца. От всего этого болезнь все больше донимала его, и он, как сумасшедший, вынужден был ходить и ходить без конца.

А учительница вернулась. Вернулась осенью, когда в школе начались занятия. Она была одета в черное. Лицо ее было бледно, глаза смотрели в землю. Проходя мимо скамейки, где сидели Спас и Радой, она, как и прежде, здоровалась с ними, но уже не улыбалась. И тогда Спас вскакивал и уходил бродить по селу, а Радой, у которого на фронте было два сына, начинал вздыхать, и глаза его наполнялись слезами.

Учительница переходила мост и шла вдоль каменной стены. Она шла, опустив голову, и больше не смотрела вверх. Да и розовые кусты стояли сухие, пыльные и черные, как репейник.

Перевод Г. Чернейко.

Аба — домотканая шерстяная материя; верхняя мужская одежда из этой материи.

Айян — наместник.

Арнаут — албанец.

Билюк-баши(я) — глава, начальник отряда.

Вила — мифическое существо, обитательница лесов и гор.

Гайдук — лесной разбойник; впоследствии — повстанец, борец против османского ига.

Джендем — преисподняя.

Кавал — народный музыкальный инструмент типа свирели.

Кехая — старший пастух; сельский пристав.

Конак — резиденция правителя округа; турецкое полицейское управление.

Крымка — ружье времен Крымской войны.

Околия — административно-территориальная единица, район.

Райя — буквально: стадо. Презрительное название немусульманского населения Турции.

Ракия — водка, обычно изготовляемая из слив или винограда.

Рученица — болгарский национальный танец.

Самодива — то же, что вила.

Себап — у мусульман — дело, угодное аллаху; доброе дело.

Спахия — турецкий феодал.

Уста — мастер; обыкновенно употребляется с именем собственным.

Хоро — массовый народный танец.

Хума — особый сорт глины, употреблявшейся в болгарских деревнях вместо мыла.

Царвули — крестьянская обувь из сыромятной кожи.

Чёта — вооруженный отряд в период борьбы против османского ига.

Чешма — фонтан, источник, в котором вода выведена в трубку, облицованную камнем.

Чорбаджи(я) — сельский богач.

Шиник — деревянный цилиндрический сосуд, служащий мерой сыпучих тел (8—10 кг).

Юнак — молодец, герой.

Да здравствует! (тур.)

Захарчо — сахарок (болг.) . (Примеч. пер.)

Капитан, капитан! (фр.)

Кара — черный (тур.) .