Йордан Йовков - Если бы они могли говорить

Захари вышел из комнаты и осторожно спустился по лестнице, но потом ускорил шаг, размахивая руками и улыбаясь собственным мыслям. Он отлично сознавал, что женился на Севастице только из-за приданого. Его собственные дела шли из рук вон плохо, но хаджи Петр оставил после себя много домов и магазинов, приносивших неплохие доходы. Что же касается поместья, то Захари с удовольствием продал бы его или сдал бы внаем, но Севастица даже слушать не хотела.

Темные, плотные тучи обложили небо со всех сторон. Но вот сверкнула молния, прочертив огненную полосу, пророкотал гром. Захари заторопился. Ему навстречу выбежали огромные псы с взъерошенной шерстью. Несмотря на то, что псы его знали, выглядели они суровыми и неподкупными и глухо рычали. И вдруг на землю словно горох посыпался: это хлынул сильный, крупный дождь. Захари почти бегом пересек расстояние, отделявшее его от загона, и спрятался под навес. Дождь на мгновение перестал, словно отрезанный гигантским ножом, но потом полил еще сильнее.

— Василены-то еще нет, вымокнет же, — сокрушалась Галунка, прижимаясь к стене дома, где они жили, и с тревогой всматривалась вдаль. — Ну, наконец-то! — вдруг радостно воскликнула она и побежала в дом.

Из желобов, расположенных как раз над Захари, низвергались на землю потоки воды. Сквозь густую пелену дождя он увидел телегу, которая быстро и плавно катила к поместью, словно скользила. Телега подъехала к воротам и остановилась. Она была наполнена свежескошенным сеном. Позади сидел Аго, держа в руках косу, а спереди — Василена. Остановив телегу, она свесила сначала одну ногу — стройную, изящную, в стареньком, стоптанном башмаке, потом другую и проворно соскочила на землю. На ней нитки сухой не осталось; тонкая батистовая кофточка прилипла к телу, выгодно подчеркивая его линии. Василена весело смеялась. Она не спешила спрятаться от дождя, а направилась к дому спокойным, легким, хотя и быстрым шагом — высокая и статная. Галунка открыла ей дверь, и Василена вошла в дом.

Захари стоял под навесом, боясь шелохнуться. Ему горько было сознавать, что Василена ему чужая, хотя он и гордился, что эта стройная, красивая женщина живет в ЕГО поместье. Он понимал, что сейчас неудобно идти к Василу, и решил немного подождать. Захари вошел в загон для овец и застал там дядюшку Митуша. Они разговорились. Но мысли Захари путались, он то и дело умолкал, пытаясь сосредоточиться и не слушая, что говорит собеседник.

Послышались звуки гармони. Захари оставил Митуша и вышел во двор. Дождь перестал, но небо все еще было затянуто тучами, и оттого было темно. И все же Захари смог различить в темноте силуэт человека, стоящего перед домом Васила. Раз играет на гармони, значит это он, Велико, жестянщик из Сарнено. Захари почти ненавидел его за то, что тот ухаживал за Василеной. Недолго думая, он двинулся к Велико. Видимо, почувствовав что-то, Велико вдруг отошел в сторону, а Захари остановился на том месте, где до этого стоял жестянщик, спиной к дому.

Послышались легкие, быстрые шаги. И, пока Захари сообразил, что к чему, две нежные, мягкие руки обвились вокруг его шеи, теплое дыхание обожгло ему щеку — послышался звонкий поцелуй. И в тот же миг Василена — а это была она, — воскликнула: «Ах!», резко отпрянула, при этом даже оттолкнула Захари, и, круто повернувшись, скрылась в доме.

Не соображая, куда идет, Захари сделал шаг, но, обернувшись, увидел, что Велико вошел в дом. Тогда Захари решительно направился за ним.

Никто не ожидал, что пожалует сам хозяин. Галунка страшно смутилась, Васил поднялся с места, сдержанно улыбаясь. Черные глаза Василены светились лукаво и несколько удивленно. Галунка засуетилась, предлагая гостю сесть.

— Знаешь что, Васил, — начал без обиняков Захари. — Мы тут с Севастицей потолковали и решили оставить тебя управляющим. Так что и впредь будешь управлять поместьем. Что было, то было, а, как говорится, кто старое помянет… Мы твоей работой довольны. Служи нам и впредь, как служил до сих пор…

— Садитесь, хозяин! — повторила свое приглашение Галунка.

Захари осмотрелся и вновь встретился взглядом с Василеной. В глазах ее продолжали играть веселые огоньки. Волосы у нее еще не высохли, но она успела переодеться: сейчас на ней была красная блузка, которая ей очень шла.

— Собственно, вот это я хотел тебе сказать… А ты, Велико, что?.. Как птичка божья, все играешь, играешь…

По лицу Васила нельзя было понять, обрадовало его или удивило это предложение. Все с той же сдержанной улыбкой на лице он достал бутылку ракии. Галунка поставила на стол рюмки.

— А, ракийка, — заметил Захари. — Это можно. Немного перед едой можно… А ну-ка, парень, — обратился он к Велико, — поиграй нам. Где это ты оставил свою гармонь? Играй, играй!

И пошло веселье. Захари выглядел довольным, по-хозяйски важным. Время от времени он ловил на себе лукавые взгляды Василены. Она иногда поднималась с места, чтобы взять или отнести что-то. Захари исподтишка наблюдал за ней: в небольшой комнатке с низким потолком, она казалось изящной статуэткой: крутые бедра, тонкая талия. Смешливая, сейчас она упорно не раскрывала рта. И только глаза продолжали смеяться.

— А я ведь знаю, Велико, зачем ты сюда дорожку протоптал, — немного захмелев, сказал вдруг Захари. — Знаю, что ты надумал. Но тут хозяин — я, и как скажу, так и будет. Пока мне не поклонишься в ноги, пока руку не поцелуешь, молодицы тебе не видать!

И, неожиданно рассердившись, закричал:

— Да на что ты годишься? Музыкант матери не кормилец. Из такого, что только играть умеет, ничего путного не выйдет…

— А из галантерейщика какой уж там помещик! — дерзко ответил Велико.

Мысли Захари тонули в какой-то мгле, он испытывал непонятное, неописуемое блаженство. Он понимал, что Василена любит жестянщика, и что она ошиблась в темноте, приняв его, Захари, за своего возлюбленного. Но все же какая-то приятная истома охватила его. «Кто знает, а может, и не ошиблась вовсе, может как раз меня ей хотелось поцеловать. А почему бы и нет… Почему бы и нет…»

И вдруг он вспомнил о Севастице и вскочил, как ужаленный.

— Пора уже, — сказал он. — Пошли, Велико!

— Я еще посижу немного.

— Э, нет, вместе пришли, вместе и выйдем. У жены моей болит голова, так она абсолютно не выносит шума.

Он подождал, пока Велико уйдет, и, убедившись, что тот пошел по дороге, ведущей в Сарнено, отправился домой.

Севастица по-прежнему лежала на кровати. Увидев входящего в комнату мужа, поднялась. В свете лампы лицо ее выглядело преждевременно увядшим, состарившимся.

— Как ты себя чувствуешь, детка? Прошла головка? — спросил Захари. — Извини, задержался немного. Знаешь, Севастица, сказал я Василу, чтобы он оставался. Что ты с ним будешь делать? Бросился мне в ноги, просит меня, руки целует…