Энтони Троллоп - Смотритель

— Я не позволю выдвинуть от моего имени этот довод, — продолжал смотритель. — Кто бы ни был прав на самом деле, довод точно не соответствует истине, и автор статьи справедливо говорит, что такая защита отвратительна для всякого честного ума. Я поеду в Лондон, милая, сам увижусь с этими юристами, и если они не предложат мне лучших оправданий, уйду из богадельни.

— А как же архидьякон, папа?

— Ничего не попишешь, милая. Есть вещи, которые человек вынести не может… я этого вынести не могу. — И он положил руку на газету.

— Но архидьякон поедет с тобой?

Сказать по правде, смотритель задумал улизнуть от архидьякона, вернее, оторваться от него на день. Он понимал, что не может предпринять такой шаг, не известив грозного зятя, однако решил написать записку с изложением своего плана и отправить её перед самым отъездом; доктор без сомнения последует за ним, но на день позже. За этот день, если повезёт, он устроит всё: объяснит сэру Абрахаму, что как смотритель категорически не согласен с предлагаемой ему защитой, и направит другу-епископу прошение об отставке, так что даже доктор ничего изменить не сможет. Прекрасно зная силу доктора и собственную слабость, мистер Хардинг понимал, что не сумеет настоять на своём, если они будут в Лондоне вместе, более того, что если архидьякон узнает о поездке заранее, она не состоится вовсе.

— Нет, вряд ли, — сказал он. — Я уеду прежде, чем архидьякон успеет собраться — завтра рано утром.

— Так будет лучше всего, — ответила Элинор, давая понять, что оценила военную хитрость.

— Да, милая, да. Вообще-то я хотел бы сделать всё раньше, чем архидьякон сумеет, сумеет вмешаться. В том, что он говорит, много правды. У него хорошо получается доказывать, и я не всегда могу ему возразить, только есть старая поговорка, Нелли: «каждый знает, где жмёт его башмак». Он говорит, мне недостаёт нравственного мужества, силы характера, стойкости — всё это правда. И тем не менее я уверен, что не должен здесь оставаться, если единственная моя защита — в юридической закорючке, так что, Нелли, мы уедем из этого чудесного места.

Лицо Элинор просветлело, и она заверила отца, что всем сердцем с ним согласна.

— Ведь правда, милая, — сказал тот весело и без прежней принуждённости. — Что радости в доме и деньгах, если нас будут злословить?

— Ой, папа, я так счастлива!

— Милое моё дитя! Мне и впрямь поначалу было больно думать, Нелли, что ты лишишься своей очаровательной гостиной, и лошадок, и сада: его жальче всего, но в Крэбтри тоже премилый сад.

Название «Крэбтри» носил крохотный приход, в котором мистер Хардинг по-прежнему числился младшим каноником. Он давал всего восемьдесят фунтов в год, дом и угодья были совсем маленькие, и сейчас в доме жил младший священник, однако именно туда мистер Хардинг задумал вернуться. Крэбтри не следует путать с другим приходом, Большим Крэбтри. Большой Крэбтри — великолепный приход, там всего двести прихожан, а угодья — целых четыреста акров, к тому же настоятель получает и большие, и малые десятины [36], а это ещё четыреста фунтов в год. Право назначать священника в Большой Крэбтри принадлежит настоятелю и собранию каноников Барчестерского собора, и сейчас этим священником был Досточтимый и преподобный доктор Визи Стэнхоуп. Он же был соборным пребендарием и ректором объединённых приходов Эйдердаун и Стогпингем. Это тот самый доктор Визи Стэнхоуп, чья гостеприимная вилла на озере Комо знакома всем знатным английским путешественникам, и чья коллекция ломбардских бабочек почитается единственной в своём роде.

— Да, — задумчиво проговорил смотритель. — В Крэбтри премилый сад, но мне будет очень жаль причинять неудобства бедному Смиту.

Смит был младший священник в Крэбтри, содержавший жену и полдюжины ребятишек на восемьдесят фунтов тамошнего дохода.

Элинор заверила отца, что оставит дом и лошадок без тени сожаления. Она так рада, что отец уедет прочь от нынешних прискорбных треволнений.

— Но мы возьмём с собой инструменты, милая.

И они принялись мечтать, как счастливо заживут в Крэбтри, и придумывать, как устроить это в обход архидьякона, и постепенно между ними вновь воцарилось полное согласие. Потом смотритель всё-таки поблагодарил дочь за то, что она сделала, а Элинор, прильнув к отцовскому плечу, наконец-то смогла открыть свой секрет; и мистер Хардинг благословил своё дитя, и сказал, что её избранник — человек добрый, честный и в целом благонамеренный, которому не хватало лишь хорошей жены, чтобы окончательно его образумить, «такой человек, милая, — закончил он, — которому я могу смело вверить своё сокровище».

— А что скажет доктор Грантли?

— Что ж, милая, тут ничего не попишешь… мы к тому времени будем в Крэбтри.

И Элинор убежала наверх приготовить отцу дорожное платье, а смотритель вернулся в сад, чтобы сказать последнее «прости» каждому дереву, каждому кусту, каждому любимому тенистому уголку.

Истерзанный душевно, готовый стенать от несправедливой обиды, корящий себя и вообще несчастный во всех отношениях, Болд вернулся в свою лондонскую квартиру. Как ни прискорбно прошла встреча с архидьяконом, обещание, данное Элинор, надо было выполнять, и он с тяжёлым сердцем приступил к неблагодарной задаче.

Лондонские адвокаты, нанятые для ведения дела, выслушали указания Болда с изумлением и явным недовольством; впрочем, им оставалось лишь подчиниться, пробормотав, как они сожалеют, что теперь все издержки лягут на их нанимателя — тем более, что немного упорства, и те же самые издержки присудили бы другой стороне. Болд отряс с ног прах конторы, которую последнее время так часто посещал, и ещё не спустился по лестнице, как наверху уже начали готовить все необходимые документы.

Следующей заботой Болда были газеты. О деле писало не одно издание, но не было сомнений, что лейтмотив задаёт «Юпитер». Болд очень сблизился с Томом Тауэрсом и частенько обсуждал с ним дела богадельни, однако не мог сказать, что статьи в этой газете написаны по его наущению и даже что их действительно пишет его друг. Том Тауэрс никогда не упоминал, что газета выберет такой-то взгляд на события или займёт такую-то сторону. Он был чрезвычайно скрытен в подобных вопросах и решительно не склонен болтать о мощном механизме, одним из тайных приводных ремней коего имел привилегию состоять. И тем не менее Болд был убеждён, что именно Тауэрсу принадлежат ужасные слова, посеявшие в Барчестере такое смятение, — и считал своей обязанностью позаботиться, чтобы подобное не повторилось. С этой мыслью он направился из адвокатской конторы в лабораторию, где Том Тауэрс посредством искусной химии составлял перуны для уничтожения всяческого зла и насаждения всяческого добра в этом и другом полушарии.