Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

Сколько времени прошло с тех пор, как я не виделся с Мерседес? Горестное чувство разочарования с каждым днем все росло, подобно тому как в бутылке старого ликера накапливается осадок. Мы с Веласкесом нанялись подручными повара в один из самых прославленных ресторанов района Норт-Бич. Для меня эта кухня явилась настоящей пещерой Сезама. Персонал состоял из трех поваров и одного старика, в обязанности которого входило мытье посуды и прочей кухонной утвари.

Шеф-поваром был техасец двухметрового роста, сутуловатый, рыжеволосый, неуклюжий, как медведь. Имя его было Джек, но все называли его Ковбоем. Взгляд у него был насмешливый и скептический. Он носил очки в тонкой металлической оправе и поварскую шапочку, которая придавала ее владельцу вид театрального персонажа. Говорил он так мало, что при первом знакомстве я счел его немым. Ковбой появлялся на кухне утром, в десять часов; распределял работу — чаще с помощью жестов, — проверял состояние кухни и затем удалялся в укромное местечко на плоской крыше ресторана, где проводил остаток дня за каким-то загадочным занятием. Вторым поваром был итальянец. Звали его Анчове — не знаю, потому ли, что таково было его прозвище, или так его звали на самом деле. Глазки у этого Анчове походили на огромные оливки, подбородок выпирал, походка была до смешного чаплиновская — ступни вывернуты вовне. А вообще был он славным и добродушным парнем. Милостивой судьбе было угодно, чтобы я попал под его начало и сразу же к нему расположился. Третьего повара звали Чарли. Был он маленьким, плотным, белобрысым, с небесно-голубыми улыбчивыми глазами. Пел весь день напролет. Специальностью его были пирожные. Итальянец Анчове советовал мне не водиться с этим парнишкой, поскольку тот уж слишком явно предпочитал мужское общество женскому. Что касается старика, в ведении которого находилась утварь, то про него скажу лишь, что был он глухим и злокозненным, как тысяча чертей. Звали его Джо, и Веласкесу выпало несчастье попасть именно к нему в подручные. Впрочем, виною тут была не только злая судьба. Отчасти виноват был и техасец. В тот день, когда мы впервые вышли на работу, техасец спросил:

— Что ты умеешь делать?

— По части готовки — решительно ничего, — ответил я с полной искренностью.

— Отлично, для начала будешь чистить картошку, нарезать овощи, выдавливать апельсиновый сок и мыть холодильник. Поди представься Анчове, он скажет, чем тебе сейчас заняться.

Затем перевел взгляд на Веласкеса. Дело было, казалось, секундное, но я сразу же смекнул, что Веласкес ему не показался. Его масть? Его толстые щеки? Его застенчивый вид?

— Будешь работать с Джо. Он тебе все расскажет.

Я, проследив взглядом за своим другом, видел, как произошло первое его знакомство с Джо. Старик трудился в помещении, наполненном густым паром, вырывающимся из автоматической мойки. Работа вроде несложная: ставь себе тарелки, чашки и стаканы на движущуюся металлическую решетку, которая въезжала сперва в водяную камеру для мытья, потом в паровую для просушки. Но было там еще одно приспособление: нечто вроде адской машины, куда засовывали ножи, вилки, ложки и другую столовую дребедень. Машина вращалась с помощью электричества с фантастической скоростью. Внутрь засыпался измельченный песок и какие-то порошки, и было необходимо наглухо, со всей тщательностью закрывать ее перед пуском. Малейшая неосторожность — и приспособление могло открыться, используя свой заряд словно бомбу. Мне казалось, что старик нарочно приспособил Веласкеса к этой работе в надежде на несчастный случай, на то, что можно будет позабавиться страхом новичка. Но вскоре старику то ли осточертело держать Веласкеса у себя под боком, то ли вознамерившись опробовать новичка на работе понеприятнее, он перевел его на мойку котлов и кастрюль. Средний размер котла был с сидячую ванну. Чтобы такой отчистить, требовался профессионал, так как из-за своего размера и веса чудовища эти не влезали в мойку, выскакивали оттуда, обдавая мойщика жиром и мыльной пеной. Веласкес пожаловался Ковбою.

— Нашел на что жаловаться, — ответил Ковбой, — а еще такой здоровяк! Ничего, полезно для похудения. Посмотрим, сколько у тебя этих котлов, — прибавил он, подходя с Веласкесом к мойке. — Послушай, несчастный, разве ты не видишь, что сток засорен? Немедленно прочисти его, вон пробка.

— Где?

— Там, на полу.

Как только Веласкес вытащил пробку, помещение заполнилось отвратительным запахом.

— Какая гадость! Чем прочистить?

— Как чем? Руками.

— Руками?

Веласкеса, казалось, вот-вот вывернет наизнанку. Он опустился на четвереньки и принялся выгребать руками сгустки протухшей пищи. Там его и оставили. Через некоторое время я зашел взглянуть на него и увидел, что его передник, штаны, ботинки, руки — словом, весь он был в следах своего трудового подвига.

Анчове дал мне совершенно точные указания. Я выслушал его, не перебивая. Апельсиновый сок я буду выдавливать с удовольствием, поскольку его люблю и сам привык пить по утрам; против чистки картошки я тоже ничего не имел, так как делалось это не вручную, а машинкой. Остальное….

Словом, твердо усвоив, что Ковбой по целым дням прячется где-то наверху, что Анчове святая душа, что Чарли безобиден и что Джо глух и решительно неспособен хоть на секунду отлучиться из своей адской парилки, мы с Веласкесом занялись изучением кухни, пядь за пядью исследовали ее, сделав немало поразительных открытий. Любимым занятием Веласкеса было обжорство и похищение продуктов для жены. Он прогуливался по холодильникам, как гигантская крыса, а ночью покидал кухню с полным рюкзаком, словно заправский турист. Моим же предпочтительным занятием было обследование бесчисленных закоулков здания; вдумчиво и сосредоточенно, словно любитель живописи на выставке, я наслаждался окружающим богатством. Меня влекли гигантское подземелье, таинственные своды, где громоздились ящики и мешки, бутылки с причудливыми этикетками, бутыли и бочки, коробки консервов, всевозможные весы и безмены. В темных закутках подсобных помещений пахло смесью шафрана, майорана, тмина и других специй, которые делали темноту такой соблазнительной. В сущности, помещения эти отнюдь не были закоулками, скорее гладкой и чистой цементной дорожкой, которая змеилась по подвалу здания. В воздухе ощущалось что-то свежее и искусственное, интригующее. Я чувствовал себя любопытной мухой, залетевшей в бутылку.

В одну из таких экскурсий я набрел на тайник Ковбоя и раскрыл его секрет. Я подымался по пожарной лестнице на крышу, как вдруг поравнялся с какой-то безоконной каморкой. Дверца, выкрашенная в унылый серый цвет, делала эту конуру еще менее привлекательной. Она походила не то на клетку, не то на западню. В своих странствиях я чувствовал себя так привольно, так рад был нарушить монотонность кухонной жизни, что, понятно, никакая, пусть еще более подозрительная дверь не смогла бы меня остановить. Рывком я открыл ее. С железной кровати, запрокинувшись на спину, на меня бесстрастно взирал Ковбой. Свет, падавший через отверстие в крыше, был сероватым. Ковбой и рта не раскрыл, ни единым жестом не выразил удивления по поводу столь неожиданного вторжения в его тайник. Я вошел внутрь и осмотрелся, пораженный странным светом и пустотой, царившей в этой келье. Ни стула, ни стола, ничего… одна лишь ничем не прикрытая кровать, голые стены, цементный пол и уставившийся на меня развалившийся на кровати Ковбой. Впрочем, забыл упомянуть, что на полу, на расстоянии протянутой руки, стояла бутылка портвейна.