Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Итак?..

Этот вопрос бесконечно мерцал в глазах Сушамы, да, вероятно, и в моих глазах, но мы всячески старались отдалить его разрешение, ведя уклончиво-необязательный разговор об украшенном лепкой и росписью потолке ресторана, о люстрах с цветными плафонами, о виденных в последние дни пьесах и танцах, о написанных нами статьях и рецензиях… Сушама немало удивилась, узнав, что автором очерка о делийских трущобах, помещенного в нашей газете, является не кто иной, как ее визави. Очерк чрезвычайно понравился ей.

— Читаешь и будто видишь все своими глазами, — восхищалась она. — Можно подумать, что автор близко знает всех этих людей, жил среди них. Такие удивительные детали! Особенно впечатляет то место, где ты описываешь музыканта-мусульманина с его старинным ситаром. Неужели вправду ты видел там такого человека?

Меня так и подмывало открыться ей в том, что я не просто видел там этого музыканта, но давно знаком с ним, что когда-то и сам имел пристанище в его доме, но… Но мог ли я теперь говорить о былых днях? О нет, не с такого грустного предисловия хотелось мне начать свое признание! Разговоры о былом увели бы меня с прямого пути в непроходимые дебри воспоминаний. А я не желал больше блуждать в потемках. И потому только одно сказал Сушаме — что напечатанное в газете отнюдь не плод моего воображения, как ей, видимо, показалось, хотя очерк, признаться, получился довольно поверхностным и неполным.

— Ты просто скромничаешь, — возразила она. — А по совести говоря, этот этюд…

Она продолжала всячески превозносить достоинства моего очерка. Но я понимал, что ее слова относятся вовсе не к нему, а к той деликатной проблеме, которой нам только еще предстояло коснуться. Она хвалила мою статью точно так, как мы хвалим детей хозяина, в чьем доме намереваемся снять квартиру.

Итак?..

Между нами словно шла какая-то скрытая игра, и эта короткая, поочередно произносимая нами обоими фраза была в ней чем-то вроде заранее условленной команды, по которой право манипулировать словесными мячами переходило от одного партнера к другому.

— Ты сказал, что у тебя есть ко мне серьезный разговор, — не выдержала наконец Сушама. Я тут же с удовольствием отметил про себя, что первая партия нашей хитроумной игры закончилась в мою пользу.

— Чудесная музыка, не правда ли? — сказал я, торжествуя свою победу. — В своем роде это единственное место во всем Дели. Впрочем, было бы недурно открыть здесь еще несколько таких ресторанов.

— Да, ты прав, — согласилась она и будто бы снова притворила створки раковины своей души. Некоторое время мы молча слушали оркестр. Обтянутая белым жакетом грудь Сушамы часто-часто вздымалась. Когда в проигрывателе сменили пластинку и зазвучала другая музыка, она с видимым трудом произнесла:

— Я тоже хотела сказать тебе кое-что. Но пока помолчу. Первое слово за тобой.

— Нет, начинать тебе.

— Нет, не спорь.

— Я только искал предлога для встречи с тобой. А сказать мне, собственно, особенно и нечего.

— Как будто прежде ты нуждался в предлогах, чтобы встречаться со мной!

Сушама улыбнулась, лицо ее порозовело, и она показалась мне еще более привлекательной. То ли от того, что кофе показался ей не сладким, то ли от волнения она принялась помешивать ложечкой в своей чашке. На ее тонком пальчике мерцал рубиновый перстень. Протянув руку, я слегка коснулся его и сказал:

— Какой перстень у тебя!

— Что, красивый? Спасибо! — Она улыбнулась опять. — По-моему, ничего особенного, перстень как перстень.

— Мне очень нравится.

— Хочешь, подарю?

— Ты думаешь, он подойдет мне?

— Если не тебе, так твоей будущей жене, — сказала она, сняв перстень с пальца и протянув его мне на ладони. Я задержал ее руку в своей, заглянул в глаза.

— Если она у меня будет когда-нибудь.

— Возьми же, — настаивала Сушама. Вот женишься и наденешь ей на палец.

— А до тех пор?

— А до тех пор храни у себя в чемодане.

— О нет, если в моем чемодане будут храниться такие драгоценности, я не буду спокойно спать! — с улыбкой возразил я и, взяв перстень с ее ладони, снова надел ей на палец. — К тому же здесь ему намного уютней, чем в чемодане.

Надевая перстень, я почувствовал, как ее пальцы, словно ждавшие моих рук, ласково прильнули к ним. Перстень давно уже был на прежнем месте, но мы уже больше не разнимали рук. Мы оба понимали, что этот момент может оказаться для нас решающим.

— В день свадьбы я подарю его твоей жене, — сказала Сушама.

— А если я захочу сделать этот подарок раньше?

— Ну что же, ты мне напомнишь.

— А если я пожелаю, чтобы ты сама надела этот перстень?

Грудь ее, стянутая белым жакетом, заволновалась сильней. Она машинально взялась за чашку, поднесла ее к губам, но тут же опять поставила на стол — казалось, пальцы не повиновались ей, им словно была не под силу даже эта ничтожная ноша. Лицо ее заливали волны румянца — так бывает, когда в прозрачную воду падают капли киновари: едва успевает раствориться, и побледнеть одна, как следом устремляется другая. Часто дыша в жаркой истоме, Сушама откинулась к спинке стула, теперь передо мной была не всем известная столичная журналистка Шривастав, а самая обыкновенная девушка в минуту любовного объяснения. Или мне это только казалось?

— Я думаю, — проговорила она, перебарывая свое томное бессилие, — мы должны теперь поговорить серьезно…

— А почему ты считаешь, что до сих пор мы не разговаривали серьезно? — Я засмеялся.

Она попыталась ответить мне улыбкой, но ей это не удалось.

— Ты сегодня какой-то другой, — сказала она.

— Какой же?

— Не знаю, но совсем другой. Мне почему-то кажется, что у тебя ко мне важное дело!

Я протянул к ней руку, она молча вложила в нее свою. Я погладил ее пальцы, помедлил и сказал:

— Но разве мы говорили не о важном деле?

— Ты просто смеешься надо мной, — тихо ответила она.

— Из чего ты это заключила?

— А что же это тогда, если не насмешка?

Она высвободила свою руку из моей ладони.

— Ну, тогда скажи сама, в каком слоге нам следует сейчас вести разговор.

— Если я не знаю, о чем мы говорим, что я могу сказать о слоге?

— Неужели ты и вправду не знаешь, о чем сейчас идет речь?

Она едва заметно улыбнулась и чуть наклонилась вперед.

— Ты говоришь это всерьез?

— Совершенно всерьез.

— И у тебя ни в чем нет сомнения? Ведь ты много слышал обо мне…

— Я не сомневаюсь ни в чем. А ты?

— Но разве ты не знал моих мыслей прежде?

— Ну, как бы ни было, разве нет обстоятельств, которые мы должны бы знать более подробно?

— Например, то, как мы намерены строить свою жизнь, где жить, каким образом…

— Да, это правда. Об этом мне и хотелось поговорить с тобой. Я полагала… Я полагала, что ты имеешь в виду нечто другое.