Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Ты знаешь, что отсюда я уехал тридцать первого января. — Он наконец закурил сигарету и погасил спичку. — И вот девятнадцатого февраля я прибыл в Лондон.

— Это я тоже знаю, мне говорила Нилима.

— Сказать точнее, разлад во мне начался уже в самый момент прибытия в Лондон, и чем дальше, тем острее он становился. И все-таки до приезда Нилимы я еще держал себя в руках. Но потом, когда появилась она… — Он умолк. Он сидел боком к лампе, и его лицо оставалось в тени. Сделав две или три долгих затяжки, он продолжал: — Все, что случилось потом, не оставило в моей жизни ни единого светлого проблеска. С той поры и до сегодняшнего дня я словно блуждаю в каком-то бесконечном мраке, откуда нет исхода, где нет ни единой верной тропинки. Я будто заперт в тюремной камере, в темной одиночке, и мне суждено провести в ней всю жизнь, отчаянно стучась в ее беспощадные стены…

Я взял из-за спины еще одну подушку, положил ее на первую и устроился поудобнее, снова водрузив подбородок на ладони. А Харбанс все говорил и говорил, глядя в пространство невидящими глазами. В тусклом свете настольной лампы передо мной начали разворачиваться туманные видения незнакомой мне страны — они были подобны снам, бесплотный мир которых возникает из красок и форм, отличных от действительных, но по собственной, внутренней логике дремлющей души столь же реальных. Харбанс начал с описания их лондонского жилья. В моем воображении вырос холм, к вершине которого бегут прихотливо вьющиеся тропинки; они заканчиваются возле небольшого домика. Когда туман сгущается особенно плотно, домик этот перестает быть видным снизу — с дороги, по которой ходит автобус. Хозяйка дома живет в двух комнатах нижнего этажа, а обе верхних отвела своим новым постояльцам. Там же, наверху, они готовят для себя пищу. Когда запах жареного лука проникает в нижние комнаты, хозяйка с трудом собирает свои старые кости, долго взбирается по лестнице наверх и стучит в дверь жестким, будто окаменевшим пальцем. Каждый раз она ворчит из-за этого лукового духа, каждый раз ее квартиранты обещают, что больше не станут готовить таких блюд, но больше трех дней не выдерживают, им претит вареная, пресная английская пища, и вскоре они решают: ну, сегодня в последний раз выслушаем нарекания хозяйки, зато потом уж навсегда откажемся от индийских кушаний с жареным луком. Материальные их дела скверны, потому что Харбанс бросил службу в Индийском посольстве, и они существуют на весьма скромные средства. Нилима участвует в индийских программах Би-би-си: ее стали приглашать в студию после того, как она выступила с танцами на каком-то празднике в Индийском посольстве. Кое в каких передачах участвует и Харбанс. Но постоянный, хоть и незначительный доход приносит только работа Нилимы в качестве приходящей няни. Это занятие ужасно ее раздражает, однако другого выхода нет. Харбанс настроен очень серьезно, он по-настоящему занялся своей докторской диссертацией. Когда Нилима уходит на работу, он отправляется в университет. Вечером они оба возвращаются домой усталые, взвинченные, а потому ссорятся по всякому пустячному поводу. Из-за этих размолвок они пропускают то завтрак, то обед, то ужин и довольствуются лишь несколькими кусочками хлеба да считанными сигаретами. Только черный кофе помогает заглушить чувство голода. Из экономии они, отказываются от встреч с друзьями, но некоторые из них частенько позволяют себе явиться без приглашения и просят угостить их индийскими кушаньями. Конечно, гостям всегда оказывается радушный прием, но сразу же после их ухода снова вспыхивает ссора. Раздосадованный Харбанс берется за узел с выстиранным сырым бельем, взваливает его на спину и уносит в механическую прачечную для просушки. Когда, наконец, после двух или трех часов ожидания наступает его очередь, он уныло сушит в барабане белье, потом снова взваливает узел себе на горб и тащится с ним целых полмили до подножия холма. Там он останавливается передохнуть, выкуривает сигарету и начинает взбираться вверх по тропинке. Придя домой, он обнаруживает, что еще не остывшая от ссоры Нилима не приготовила для него даже кофе. Он опускает на пол узел с бельем, садится у окна и долго разглядывает осевшую на стеклах туманную изморось. Но иногда он встает, включает газ и начинает сам готовить себе кофе.

— Ну вот что — я уезжаю домой! — в гневе говорит тогда Нилима. — Так жить я больше не могу! Зачем ты вызвал меня сюда — для этой проклятой жизни? Уж не в этом ли заключается твое милое «ви́дение», о котором ты так распинался в письмах?

Харбанса захлестывает волна горечи и досады, глаза его гневно вспыхивают.

— Но ведь и я живу такой жизнью, — говорит он тихо, стараясь держать себя в руках.

— Да, но не из-за меня же! А я мучаюсь только из-за тебя. Выходит, что не зря я на целый год оттянула свой приезд! Я знала, какого горя мы здесь хлебнем. Но ты все-таки обольстил меня своими лживыми посулами и заверениями, ты превратил меня в няньку, ухаживающую за чужими детьми, а теперь сам уныло сидишь у окна и бессмысленно пялишь глаза в небо! Нет, я не могу вести такую жалкую жизнь!

— Если не можешь, ищи выход, поступай, как тебе заблагорассудится, — отвечает он.

— Конечно, тем все и кончится. Но только не плачь тогда и не вини меня.

— Кто я есть, чтобы винить тебя? Почти чужой тебе человек!

— Но зачем же ты звал меня сюда, зачем писал такие письма! Разве ты не понимал, что из этого получится?

— Я надеялся, что за время нашей разлуки ты научишься быть сдержанней и перестанешь терзать меня нелепыми выходками.

— Ну да, конечно, это я терзаю тебя. Я зарабатываю для тебя деньги, я выполняю дома всю черную работу — и после этого у тебя хватает совести заявлять, что я же тебя терзаю!

— Тебе стыдно заниматься домашними делами? Но ведь здесь все женщины сами ведут хозяйство!

— Да, да, конечно, их мужья сидят себе в креслах, покуривают сигареты, пописывают диссертации, а они в это время бегают по чужим квартирам и нянчатся с чужими детьми!

— Ха-ха! Ты работаешь на меня? Да если на то пошло, на сухие куски хлеба, которые достаются мне, вполне достаточно денег, что я зарабатываю на Би-би-си!

— Ну да, ну да, еще бы не так! Это, конечно, ты добываешь все деньги! Да другой на твоем месте постыдился бы говорить такое!

— Вот что я тебе скажу, — придержи язык! Не то сейчас, дождешься затрещины…

— Что? — Нилима возмущенно вскакивает с места, швыряет на пол вещь, которую до этого держала в руках. — Только попробуй поднять на меня руку! Если ты еще хоть раз приблизишься ко мне, я…

— Повторяю, сейчас же уйди отсюда, дай мне посидеть в покое.

— А на что ты еще способен, как не сидеть в покое? То ли дело — сиди да молчи.