Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Но я уже поднялся с кресла, не желая упускать удобный случай ретироваться.

Харбанс долго уговаривал меня не уходить, — видимо, у него многое накипело на душе. Однако я твердо стоял на своем. В конце концов Харбанс накинул халат и пошел проводить меня до автобусной остановки. Все время, пока мы ждали автобуса, он уговаривал меня не исчезать надолго. Когда автобус поравнялся с «Воротами Индии», мне почему-то вспомнились туманные фразы Харбанса о каких-то его отношениях с мисс Шривастав, и я жалел, что не расспросил его о них подробней. Я был настолько поглощен своими собственными переживаниями, что забыл о профессиональных, журналистских интересах…

Но теперь, когда ради новой встречи с Харбансом я решил пожертвовать обедом в Клубе журналистов, мое любопытство к предстоящему разговору пробудилось с новой силой и на этот раз уже по иной причине. Что же он хотел тогда сказать о мисс Шривастав? С тех пор я успел познакомиться с ней и даже переброситься несколькими фразами в Клубе журналистов. Несмотря на некоторую — я бы сказал, излишнюю —. смуглость лица, она была очень привлекательна. В ее неторопливой, размеренной походке и в манере говорить чувствовалась твердая, выработанная годами уверенность в себе. Когда, засунув руки в карманы своего жакета и чуть откинувшись всем телом назад, она весело смеялась, вам и в самом деле начинало казаться, что ей вообще не свойственны такие чувства, как робость, неловкость или стеснение. В любом обществе она сразу же становилась своим человеком. Чем ближе я узнавал ее, тем более вздорным и несправедливым представлялось мне все, что говорил о ней Харбанс. И по дороге в Дефенс-колони, трясясь в юрком редакционном фургоне, я в который уже раз пытался угадать: что же скрывалось за этими туманными его суждениями?

Когда я входил во двор, резкий порыв ветра словно пронизал меня насквозь, я даже задрожал от холода. На крытой веранде горел свет, но в доме было неожиданно тихо. Поднявшись по ступенькам, я постучал в дверь. Через минуту на пороге появился их слуга Банке и провел меня в дом. В гостиной, прежде всех других, я увидел Нилиму — она сидела на диване, уткнувшись в журнал. Рядом в кресле, широко расставив ноги, располагался Харбанс, лениво листавший какую-то книгу. Их сынишка Арун, завладев палочкой, с помощью которой Нилима подводила себе глаза сурьмой, сидел на полу и выводил на листе бумаги какие-то каракули. Молчание этих троих людей делало комнату похожей на театр, в котором разыгрывалась заключительная немая сцена, и мое появление здесь словно нарушало весь ее замысел. Я нерешительно топтался на пороге. Нилима бросила на меня быстрый взгляд и снова уткнулась в журнал. Харбанс тоже не двинулся с места и только опустил вниз руку, державшую книгу. Арун вообще не обратил на меня ни малейшего внимания и продолжал рисовать.

— Я вижу, вы состязаетесь, кто кого перемолчит? — пошутил я, опускаясь на диван рядом с Нилимой.

— Ты очень поздно пришел, — тихо откликнулся Харбанс.

Мы все — теперь уже вчетвером — еще с минуту помолчали. Судя по одежде, Нилима и Арун куда-то собрались пойти. Наше общее молчание казалось мне нелепым и невыносимым.

— Вы куда-то хотели пойти? — снова нарушил я томительную тишину. — Наверное, я пришел не вовремя.

— Почему это? — слабо возразил Харбанс. — Я же сам пригласил тебя.

— Это верно, но… вы так упорно молчите, что…

— Ничего подобного. Мы ждали тебя.

— Но вы все-таки собирались куда-то пойти?

— Лично я никуда не собираюсь. Может быть, она хочет уйти?

Харбанс сделал такой упор на слова «может быть», что Нилима вдруг побагровела от негодования, отбросила в сторону журнал и с присущей ей кошачьей гибкостью поднялась.

— Да, я ухожу, — резко сказала она. — Аруна тоже беру с собой. Это к тебе пришел друг, вот ты и посиди с ним, поговори.

Еще в первый свой приход к ним я почувствовал в обращении Нилимы со мной скрытый холодок. За ее обычной учтивостью и мягкой манерой речи мне чудилось что-то показное; казалось, вся ее благовоспитанность была лишь бездушным искусством, постигнутым ею за границей. В глазах ее то и дело проступало жестокое, отчужденное выражение, которое она старалась завуалировать преувеличенной сердечностью тона. Видимо, Нилима еще не забыла, как девять лет назад, пообещав прийти к ней, я так и не пришел. Но можно ли держать в памяти столь давние обиды?

— Если вы все должны куда-то уйти, идите, — предложил я. — У нас, в Клубе журналистов, намечается общий ужин, так что не надо нарушать из-за меня свои планы.

Нет у нас никаких планов, — возразил Харбанс, все еще держа в руках книгу. — Ей нужно идти на вечер туда, в тот дом, ну и пусть себе идет.

Я вспомнил, что когда фургон проезжал мимо дома Сурджита, мне бросились в глаза его праздничное убранство и стоящие у ворот машины.

— У них сегодня какое-нибудь торжество?

— Дочке Шуклы исполнился год, — сухо пояснила Нилима. — Я предлагала ненадолго сходить туда, чтобы до твоего прихода вернуться. Шукла мне все время твердит, что ее любимый зять мог хотя бы сегодня прийти к ней. Вот уже битый час мы ждем, когда этот господин сдвинется с места.

— Ха! — возмутился Харбанс. — Это я-то пойду к ним?

— Сам не хочешь идти, так хоть ребенку разреши пойти со мной, — почти выкрикнула Нилима.

— Не кричи так! — осадил ее Харбанс.

— А почему ты не пускаешь со мной ребенка?

Харбанс взглянул на меня, потом сказал:

— Ладно, иди! И его забери с собой, только не морочь мне больше голову!

Нилиме явно хотелось тоже ответить резкостью, но, сдержав себя, она ласково сказала:

— Встань, сынок, пойдем к тете… Твоя Бану, наверно, тебя совсем заждалась.

— Мне можно, папа?

Я удивился тому, как тонко понимает всю обстановку маленький ребенок.

— Ступай, сынок, — ответил Харбанс. — Но как только захочешь спать, сейчас же возвращайся домой.

Арун захватил с собой и свою исчерканную бумагу. Мне Нилима сказала:

— Не уходи, я скоро вернусь. — И, взяв сынишку за руку, вышла.

— Итак? — произнес Харбанс, когда воцарилась тишина.

— Разговор начинать тебе. Кстати, я был уверен, что застану тебя в постели, закутанного в теплое одеяло.

— С чего бы это?

— По телефону у тебя был такой голос, будто ты тяжело болен.

— Не при всякой болезни люди закутываются в одеяла.

— Но все же я угадал?

— Судан, я должен серьезно поговорить с тобой, — сказал Харбанс тихо.

— Я для того и пришел, чтобы выслушать тебя. Можешь держать меня хоть всю ночь. Но в десять утра я должен быть в редакции.

— Ты поужинаешь у нас.

— Я так и подумал.

— А засидимся поздно, у нас и переночуешь.

— Если будет нужно, конечно. Ну, увидим.

Харбанс задумчиво провел рукой по волосам, потом выпрямился в кресле, позвал Банке. Слуга стоял перед ним навытяжку, у него было худое и какое-то испуганное лицо.