Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Но девушка полюбила этого человека и пошла за него замуж по собственной воле. Мне думается, тут не может быть речи о том, что кто-то кого-то загубил или кто-то кем-то загублен.

— Ты ничего не знаешь! — закричал Харбанс, потрясая в воздухе обеими руками. — Совсем ничего! А я знаю — она вышла за него поневоле, потому что… потому что…

— Потому что?..

— Потому что ничего другого ей не оставалось! Ты же знаешь наших индусских девушек! Конечно, она сочла, что после… после этого она уже недостойна стать женой другого человека. Он сумел довести ее до такого предела, за которым для нее, как она считала, не оставалось иной дороги. Этот человек соблазнил ее, он заманил ее в свои сети, а теперь… А теперь он еще смеет вышучивать меня при посторонних! Нет, никогда я не смогу его простить… Будь я тогда здесь, ни за что не допустил бы этой свадьбы… Я убедил бы ее, что все эти наши индусские законы — сплошные предрассудки… Лучше всю жизнь оставаться одной, чем быть замужем за таким проходимцем. Я не разрешил бы ей!

Подогреваемый вином, Харбанс распалялся все больше и больше, и я уже опасался, что он вот-вот начнет сквернословить.

Впрочем, и во мне клокотала ярость, но выдать себя было нельзя.

— Не принимай все это близко к сердцу, — сказал я с наивозможнейшим спокойствием. — К тому же подобные рассуждения могут окончательно испортить жизнь девушке. Пора понять, что теперь, ради ее же пользы и благополучия, ты должен сделать одно — смириться. Даже если где-то в глубине души ты не в силах оправдать и простить Сурджита, то ты обязан во имя Шуклы хотя бы внешне соблюдать прежние дружеские отношения…

— Дружеские отношения? С ним? — нетерпеливо прервал меня Харбанс, наливая себе новую порцию виски. — Ни за что! Никогда! Он самый настоящий подлец. Я ненавижу его. Грязный пес! Слизняк, ползающий в навозе… Да неужели ты и впрямь полагаешь, что еще хоть раз в жизни я захочу иметь с ним дело?

От волнения на губах у него даже выступила пена. Достав платок и обтирая рот, он продолжал:

— Но я проучу их, я крепко их проучу, и они запомнят мой урок навсегда… А ты, выходит, полагал, что я так легко все ему прощу?..

Вино начало действовать и на меня. Стены комнаты стали как бы округляться и изгибаться… Мне хотелось перечить каждому слову Харбанса. Чем яростнее ополчался он против Сурджита, тем суровей хотелось мне осуждать его самого. Ранее подавляемое чувство мести теперь выплескивалось из меня наружу.

— Допустим, ты вправе проучить Сурджита, — возразил я, — но при чем тут Шукла? Она-то чем перед тобой провинилась?

— Так, по-твоему, она ничем не провинилась? — Он со стуком поставил стакан на стол. — Если уж она не провинилась, так кто же тогда провинился? Теперь этот человек имеет право считать себя моим родственником! А по чьей вине? Нет, эту девицу я ненавижу в не меньшей мере.

Я столь же решительно стукнул стаканом о стол.

— А я считаю ее совершенно ни в чем не повинной! Не она навязала тебе в друзья человека, которого ты так ненавидишь, напротив, ты сам ввел его в ее жизнь. Конечно, теперь он ей муж, но ведь до того он был твоим приятелем, не так ли? Это ты привел его в дом. Это ты уехал в Лондон, бросив Шуклу и Нилиму на его попечение. Тогда именно он казался тебе единственным твоим другом и благодетелем. Но раз ты сам считал его превыше всех своих друзей, зачем теперь винишь во всем эту неопытную девушку? Если даже тебе самому не удалось распознать истинное его лицо, могло ли это сделать совсем юное существо? Разве не по твоему настоянию она порвала отношения с Дживаном Бхаргавом? Сумел ли ты сам по достоинству оценить окружавших тебя людей? Дживан Бхаргав казался тебе мелким и ничтожным, потому что он был простодушен и молчалив. Но зато очень пришелся по вкусу тот, кто таскался к проституткам и кто бросил одну свою жену в Лахоре, а другую в Джаландхаре…

Возможно, гнев завел бы меня очень далеко, но я вовремя умолк. Я ведь понимал, что имя Дживана Бхаргава только прикрытие для меня, — говоря о нем, я все время имел в виду себя.

— Но я не знал, что он шатался по проституткам, — растерянно пробормотал Харбанс, уязвленный, по всей видимости, в самое сердце. — Мне об этом раньше никто не говорил…

— И никто тебе не сказал, что двух жен он уже бросил?

— Я знал только одно — что однажды он уже был женат, — ответил Харбанс виновато.

— Ты знал это и тем не менее?.. — Мне почудилось, что стены закачались и стремительно падают на меня… Я не ожидал, что мое самое мощное оружие окажется столь недейственным. Ошеломленный, я недоумевающе уставился на Харбанса. Но перед страстным моим натиском его собственный гневный порыв уже ослабел и угас.

— Я полагал, что он обладает достаточным чувством ответственности и потому…

Он умолк. Руки и глаза его беспокойно шарили по сторонам, будто что-то ища.

— И потому?.. — Мне вдруг захотелось разбить свой стакан вдребезги или швырнуть в лицо Харбансу.

— Мне и в голову не приходило, что он способен таким образом использовать мое отсутствие, — продолжал он. — И все-таки… И все-таки еще в большей степени я осуждаю эту девицу! Почему она не хотела дождаться моего возвращения? Могла же она хотя бы в письме обратиться ко мне за советом? Будь у нее в душе хоть чуточку уважения ко мне, разве решилась бы она без моего ведома на такой шаг? Нет, она не спросила меня, она совершила тяжкий проступок, и я никогда не смогу ее простить!

— Ты видишь только одно — она поступила не так, как диктует тебе твоя собственная мораль, но не хочешь понять, что ты виноват перед ней в еще большей степени…

Голова его вдруг поникла и упала на грудь. Но он продолжал пристально смотреть на меня исподлобья — наверно, так смотрел на Брута пораженный ударом кинжала Цезарь. Он не ожидал от меня столь жестокого обвинения.

— Но по крайней мере, — произнес он наконец, — по крайней мере признай, что всего этого не должно было случиться…

— Нет, напротив, я считаю все случившееся абсолютно закономерным. Иначе и быть не могло!

— Ты несправедлив ко мне, — с усилием проговорил Харбанс. — Не ожидал, что ты будешь разговаривать со мной в таком тоне…

Я уже сожалел, что позволил себе высказаться чересчур откровенно. В конце концов, разве все это не их сугубо семейное дело? При чем здесь я? Кто дал мне право на обвинительные речи? Я заерзал на месте, мне не терпелось как можно скорей покинуть этот дом! Подходящий предлог представился тут же — на пороге, протирая ладонями заспанные глаза, неожиданно появилась Нилима.

— Ну что, — сказала она, скрывая зевоту, — всю ночь собираетесь проговорить? Я даже успела вздремнуть.

— Иди себе и спи, — сердито пробормотал Харбанс. — Мы не виделись десять лет. Понадобится, и до утра проговорим.