Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Я не ответил, и мы молча двинулись дальше. Пройдя несколько шагов, Нилима снова заговорила:

— Что это я сегодня разболталась? Похоже, будто я все время кого-то ловила-ловила и наконец поймала, а теперь спешу выговорить этому кому-то все, что накипело на душе. Тебе, наверное, кажется, что я спятила, правда?

— Нет, ничего подобного. Успокойся, пожалуйста.

— Мне хочется всегда быть счастливой, дышать полной грудью, жить полной жизнью! — воскликнула она, снова воодушевившись. — Я мечтаю о друге, которому можно рассказать все. Вот так же было и в тот день — мне позарез нужно было поговорить с тобой, об очень многом…

— В какой «тот» день? — удивился я.

— Ну в тот, когда ты не пришел. Помнишь, я приезжала за тобой туда, в этот… Как его? В Мясницкий задворок? Или Мясницкий поселок?

Напоминание о том дне снова обожало мне душу. Конечно, ведь еще утром Нилима сказала, что если бы в тот вечер я пришел к ней, то, возможно…

— В тот день у меня была особая причина не приходить, — глухо ответил я. — И вообще, вскоре после того я уехал из Дели.

— Ах, если бы ты тогда пришел!.. Может быть, я и в Майсур уезжала бы с легкой душой, да и к Харбансу тоже.

— Как это понимать?

— Видишь ли, в то время меня очень беспокоила Шукла. Мой отъезд дал бы возможность Сурджиту еще больше сблизиться с ней, а я не хотела этого — он очень мне не нравился. И тем не менее я должна была уехать… А потом случилось то, чего я и боялась. Я хотела, чтобы ты…

Она вдруг умолкла. У меня бешено колотилось сердце. Я ждал, что скажет она дальше.

— Я хотела отвлечь ее внимание от Сурджита. К тому времени Дживан Бхаргав уже уехал, и ты казался мне единственным человеком, которому я… Да что теперь говорить! Теперь я хочу одного — пусть у нее все будет хорошо в семье. Ты ведь знаешь, что для Сурджита это была вторая или даже третья женитьба?

— Да, знаю, — поневоле признался я.

— Тогда я надеялась хоть как-нибудь помешать ему, хотела посоветоваться с тобой. Впрочем, пожалуй, у меня ничего и не вышло бы. Ну вот, сам скажи, разве Шукла не нравилась тебе? Я полагала, что ты…

И она, рассмеявшись своим искренним, непринужденным смехом, снова замолчала.

Я был настолько подавлен нахлынувшими воспоминаниями, что мне стоило немало труда выдавить из себя:

— Никогда не задумывался над этим.

— Хочешь, скажу, почему Шукла вышла за Сурджита? — сказала она.

— Потому, что она полюбила его.

— Да, но почему она его полюбила? Лишь потому, что он, похож на Харбанса — такой же высокий и коренастый! И еще потому, что Харбанс постоянно расхваливал его. А о тебе, кстати, у нее было превратное мнение, будто ты слишком возносишься и не способен снизойти до обыденного разговора с простыми смертными… Бедная Шукла! Она слишком поздно узнала о прошлом Сурджита — когда отдала ему все, что имела. И что могла она понимать, этот взрослый ребенок, в вопросах добра и зла? А тут еще Харбанс начал пороть горячку, бросил ее на перепутье, потом уехала я… Все сложилось как-то ненормально, бестолково. Впрочем, она хотела отложить свадьбу до нашего с Харбансом возвращения, но Сурджит настаивал, говоря, что должен в ближайшее время вступить в силу новый закон о браке и тогда он не сможет на ней жениться. Ты ведь знаешь, новый закон вступил в силу восемнадцатого мая пятьдесят пятого года, а семнадцатого состоялась их свадьба. На другой же день Шукла пришла к би-джи и горько плакала у нее на коленях. Би-джи говорит, что при этом она все время поминала меня и Харбанса…

Нам предстоял еще немалый путь, а я от волнения едва держался на ногах и потому предложил Нилиме поехать автобусом. И все-таки, когда мы вышли из автобуса, я чувствовал в ногах такую непомерную слабость, что каждый шаг давался мне с трудом. Далеко уходящие вперед, вдоль улицы, столбы казались мне прутьями тюремной решетки. В горле стояла такая сухость, что слова не шли из него. На развилке дорог я сказал Нилиме, что хочу попрощаться с ней.

— Как же ты можешь теперь уйти? — спросила Нилима, схватив меня за руку. — А вдруг Харбанс уже вернулся? Как мне одной выдержать его попреки? И вообще, я не могу отпустить тебя без пая или кофе! — И, снова коротко засмеявшись, она добавила: — Заодно заставлю тебя проглотить еще таблетку. Боюсь, что от моих речей ты опять, как тогда, заболеешь…

Оставшееся до их дома небольшое — в полфарлонга [66] Фарлонг — одна восьмая английской мили (около 200 метров). — расстояние почудилось мне бесконечным. Мне не верилось, что когда-нибудь мы его преодолеем. Этот холодный вечер, будто крайне чем-то удивленный, застыл в остановившемся времени. Небо было похоже на грязную, смятую простыню. Безжизненную тишину улицы нарушали только приглушенные звуки радио, доносившиеся из соседнего дома. Но и они казались неразличимым, тяжелым, мрачным гулом, в котором нельзя было разобрать ни слов, ни смысла, ни даже ритма…

Мы не успели еще войти во двор, как зажглись уличные фонари.

И сам их дом показался мне отчужденно сжавшимся в комок, оцепеневшим в неприязненном безмолвии. Ни в одном окне не было света. Когда дверь нам открыл Банке, его лицо тоже было каким-то отчаянным и испуганным, как после побоев.

— Господин еще не пришел? — спросила Нилима с порога.

— Приходили.

В этом кратком ответе слуги сквозило нечто такое, отчего мы оба насторожились.

— Когда же он приходил и куда теперь ушел?

— Сначала они приходили в полдень, обедать, — ответил Банке. — До двух часов были дома. Я сказал им, что вы ушли в Окхлу. А теперь, с полчаса назад они снова были здесь, спрашивали, не вернулись ли вы и сей же час опять ушли.

— Ах, боже мой! — в отчаянье воскликнула Нилима и, войдя в гостиную, устало опустилась на диван. — Ничего господин не сказал?

Банке упорно отводил глаза в сторону, словно ему хотелось любым путем избежать ответа. Потом, зажав ладони под мышками, тихо проговорил:

— Сказали, что ужинать не будут и к ночи, скорее всего, домой не вернутся.

— Но почему? — Ослабев от досады и разочарования, Нилима откинулась на спинку дивана. — Я же говорю — у этого человека совсем помутился разум! И теперь ничего уже не поделаешь.

Она напоминала мне сейчас наказанного ребенка, которому хочется, чего бы это ни стоило, отплатить обидчику той же монетой.

— Глупец!

— Младшая биби-джи велели, как вы вернетесь, доложить им, — сказал Банке. — Аруна они тоже взяли с собой. Он у них, играет.

— Скажи ей, что я пришла.

Теперь лицо Нилимы приняло выражение обвиняемого, которому приходится, невзирая на полную непричастность к преступлению, доказывать свою правоту.

Когда Банке ушел, она взглянула на меня.

— Ну вот, скажи, как мне теперь быть?

Я все еще не решался сесть и делал вид, что рассматриваю сиамских кукол. Сказать по правде, я надеялся, проводив Нилиму до дому, сейчас же уйти. Мне хотелось побыть одному. И теперь я никак не мог сообразить, что же предпринять в такой неожиданной ситуации? Одно было ясно, что о немедленном моем уходе не могло быть и речи.