Александр Дюма - Дюма. Том 45. Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

— Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что я и сам был поражен.

— Как! — воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. — Этот господин — брат?..

— Да, но идите и принесите нам поесть.

Виктор ушел, мы остались одни.

Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел радом с ним.

— Но, — начал я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге, когда узнали эту ужасную новость?

— Нет, я был в Соллакаро.

— Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.

— Вы забыли балладу Бюргера, мой дорогой Александр. "Гладка дорога мертвецам!"

Я содрогнулся.

— Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.

— А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?

— Вы видели вашего брата? — воскликнул я.

— Да.

— Когда же?

— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.

— И он вам все сказал?

— Все.

— Он вам сказал, что он умер?

— Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.

— А он вам сказал, как это произошло?

— На дуэли.

— С кем?

— С господином де Шато-Рено.

— Не может быть! — воскликнул я. — Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем!

— Вы думаете, что я расположен шутить?

— Извините! Но то, что вы говорите, в самом деле так необычно. И все, что происходит с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки законов природы…

— … что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, — сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, — в это вы верите?

— Действительно, — воскликнул я, — именно на этом месте была рана у вашего брата.

— И пуля вышла вот здесь, не так ли?.. — продолжал Люсьен, показывая пальцем место над левым бедром.

— Это какое-то чудо! — воскликнул я.

— А теперь, — сказал он, — хотите я вам скажу, в котором часу он умер?

— Говорите!

— В девять часов десять минут.

— Послушайте, Люсьен, расскажите мне все по порядку: я ума не приложу, о чем вас спросить, чтобы услышать ваши невероятные ответы. Мне больше по душе связный рассказ.

Люсьен облокотился на кресло, пристально посмотрел на меня и продолжал:

— Да, Боже мой, все очень просто. В день, когда убили брата, я выехал верхом ранним утром, собираясь навестить наших пастухов в стороне Карбони. И вдруг, после того как я посмотрел на часы и убрал их в карман жилета, я получил такой сильный удар под ребро, что потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза, то уже лежал на земле и меня поддерживал Орландини, поливавший мне водой лицо. Моя лошадь была в четырех шагах от меня, она стояла, повернув морду ко мне, раздувая ноздри и отфыркиваясь.

"Так что же с вами случилось?" — спросил Орландини.

"Боже, — ответил я, — да я и сам ничего не знаю. А вы не слышали выстрела?"

"Нет".

"Мне кажется, что мне сюда попала пуля".

И я показал ему место, где ощущал боль.

"Во-первых, — заметил он, — не было никакого выстрела ни из ружья, ни из пистолета, а во-вторых, у вас нет дырки на сюртуке".

"Значит, — ответил я, — это убили моего брата".

"А, это другое дело", — ответил он.

Я расстегнул сюртук и нашел отметину, которую только что вам показал, она поначалу была свежей и казалась кровоточащей.

На какое-то мгновение я потерял контроль над собой, настолько был сломлен этой двойной болью: физической и моральной. Я хотел вернуться в Соллакаро, но подумал о матери: она ждала меня лишь к ужину, надо было как-то объяснить причину возвращения, а мне ей нечего было сказать.

С другой стороны, я не хотел, будучи не совсем уверенным, объявлять ей о смерти брата.

Я продолжил свой путь и вернулся домой лишь в шесть часов вечера.

Моя бедная мать встретила меня как обычно; было очевидно, что она ни о чем не догадывается.

Сразу после ужина я пошел в свою комнату. Когда я проходил по коридору (вы помните его, разумеется), ветер задул свечу.

Я хотел спуститься, чтобы вновь ее зажечь, когда вдруг заметил сквозь дверные щели свет в комнате брата.

И я подумал: Гриффо, должно быть, что-то делал в этой комнате и забыл унести лампу.

Я толкнул дверь: восковая свеча горела около кровати брата, а на кровати голый и окровавленный лежал мой брат.

Признаюсь, минуту я стоял, застыв от ужаса, потом подошел к нему.

Потом я дотронулся до него… Он уже был холодным.

Он получил сквозную рану именно в том месте, где я почувствовал удар, и несколько капель крови стекали с лиловых краев раны.

Для меня стало ясно, что мой брат убит.

Я упал на колени, склонил голову у кровати и, закрыв глаза, прочитал молитву.

Когда я их вновь открыл, то увидел, что нахожусь в полной темноте, свеча погасла, а видение исчезло.

Ощупав кровать, я убедился, что она была пуста.

Признаюсь, я считаю себя не трусливее других, но, когда я на ощупь выходил из комнаты, у меня волосы стояли дыбом, а по лицу струился пот.

Мне пришлось спуститься, чтобы взять другую свечу. Мать, увидев меня, вскрикнула.

— Что с тобой? — спросила она. — И почему ты такой бледный?

— Ничего, — ответил я.

И, взяв другой подсвечник, я ушел наверх.

На этот раз свеча больше не гасла, и я зашел в комнату брата. Она была пуста.

Восковая свеча исчезла, и не было никаких вмятин на матрасе.

На полу лежала моя первая свеча, которую я вновь зажег.

Хотя новых доказательств не было, я к тому времени уже достаточно видел, чтобы убедиться в том, что в девять часов десять минут утра мой брат был убит.

Я пошел к себе и лег в сильном смятении. Как вы понимаете, мне потребовалось много времени, чтобы заснуть. Наконец усталость поборола волнение и мной овладел сон.

Дальнейшие видения продолжались уже в виде сна: я наблюдал, как разворачивалось действие, видел человека, убившего моего брата, и слышал, как произнесли его имя: убийцу звали Шато-Рено.

— Увы! Все так и было, — проговорил я. — Но зачем вы приехали в Париж?

— Я приехал, чтобы отомстить тому, кто убил моего брата.

— Убить его?..

— О, не беспокойтесь, не по-корсикански: не из-за изгороди или поверх стены, нет, нет, по-французски: в белых перчатках, жабо и манжетах.

— А госпожа де Франки знает, что вы приехали в Париж с этим намерением?

— Да.

— И она отпустила вас?

— Она поцеловала меня в лоб и сказала: "Езжай!" Моя мать — настоящая корсиканка.

— И вы приехали!

— Вот он я.

— Но когда ваш брат был жив, он не хотел, чтобы за него мстили.

— А он изменил свою точку зрения с тех пор, как умер, — сказал Люсьен, горько усмехаясь.

В это время вошел слуга, неся ужин; мы сели за стол.

Люсьен ел как обыкновенный беззаботный человек.

После ужина я проводил его в отведенную ему комнату. Он поблагодарил меня, пожал мне руку и пожелал спокойной ночи.