Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Он намеревался бежать от этого соседства, вызвавшего такое страшное смятение в его мыслях, и уже бросил последний взгляд на этот дом, как вдруг услышал женский голос, говоривший ему:

— Мне необходимо с вами поговорить, сударь.

В волнении, в котором он находился в этот миг, не имея ни секунды на размышления, Луи де Фонтаньё мог принять эту женщину только за маркизу; он был уже близок к обмороку и судорожно оперся на руку, опустившуюся на его грудь.

Женщина сделала резкое движение, отступая, при этом с ее головы упал капюшон накидки, и молодой человек узнал в ней не жену г-на д’Эскомана, а его любовницу.

— Маргарита? Здесь? В такой час? — воскликнул он.

— Без сомнения, — отвечала та. — Я считала важным увидеть вас сегодня же вечером. Принять вас у себя у меня нет никакой возможности, где вы живете — не знаю, и я решилась идти следом за вами.

— Не могу ли я, мадемуазель, узнать, чем я обязан такой чести? — произнес Луи де Фонтаньё как можно более спокойным голосом.

— Это мне, сударь, — отвечала Маргарита, — хотелось бы спросить, чем я могла заслужить вашу ненависть?

— Мою ненависть, мадемуазель? — переспросил Луи де Фонтаньё, смущенный неожиданностью вопроса.

— Я хочу дать вам пример откровенности: когда вы беседовали с господином де Монгла, я стояла у соседнего окна и все слышала: вы желаете разлучить меня с господином д’Эскоманом.

— Нет, мадемуазель, я желаю сделать то, что сделал бы всякий честный человек на моем месте: я хочу вернуть господина д’Эскомана его жене.

— Какова бы ни была намеченная вами цель, сударь, подло красть любовь женщины, чтобы потом ее продавать.

— Продавать?

— Да, сударь, продавать!.. Вы не убедите меня, вы не убедите общество в том, что единственное основание для участия, проявляемого вами к особе, которая не имеет к вам ни малейшего отношения и с которой еще вчера, возможно, вы не были знакомы, не есть сделка, по крайней мере подразумеваемая… Поклянитесь мне, что ваша привязанность к маркизе никогда не покидала рамок чистой дружбы, той, какую может испытывать человек вашего возраста к женщине ее возраста, и, жертва я или нет вашей прихоти или вашей страсти, я помогу осуществлению ваших желаний, я сама расстанусь с господином д’Эскоманом.

Луи де Фонтаньё хранил молчание; сердце его, которое все еще трепетало под впечатлением сладострастных мыслей, взволновавших его, не смогло солгать.

— Ах, Боже мой! Боже мой! — воскликнула Маргарита, заламывая руки. — С сердцем, пораженным прелюбодеянием, мужчины клеймят и порицают прелюбодеяние!

И она разрыдалась.

Слезы больше тронули Луи де Фонтаньё, чем это сделали бы ее упреки. Плачущая женщина преображается. Он стал менее резок, взял молодую шатодёнку за влажные и горячие руки и заговорил с ней мягче:

— Ну же, мадемуазель, успокойтесь… Вы подозреваете, что в моем сострадании к госпоже д’Эскоман есть причина, заставляющая меня быть совершенно далеким от искренности. Признаюсь, я был тронут, увидев, что эта женщина, молодая, богатая, благородная и красивая, эта женщина, которую Бог щедро осыпал своими дарами, проводит свою жизнь в слезах и забвении. Вы были тем препятствием, которое отделяло ее от мужа; я еще не был с вами знаком; я попытался уничтожить это препятствие — вот и все, ни более ни менее, клянусь вам. Несомненно, я ошибся в выборе средств; несомненно, мне следовало бы найти вас и открыть вам то, что произошло, то, что вы не знали, как я уверен, и перед лицом несправедливых страданий маркизы вы, конечно же, разделили бы мою жалость к ней.

Маргарита, стоявшая до этого перед молодым человеком, села на одну из каменных тумб особняка и закрыла руками лицо; после минутного молчания она заговорила глухим, прерывающимся голосом:

— Пусть все ваше сострадание будет обращено на нее, это вполне справедливо: она богата и благородна; вы сказали, что ее страдания незаслуженные; и все же, не думаете ли вы, что, раз я бедная простолюдинка, моя история менее жалостная, чем ее? Не думаете ли вы, что, раз мы плоть для утех, как вы говорите, у нас в душе нет ни единой фибры, способной кровоточить и сжиматься? Мне пришла в голову фантазия рассказать вам историю своей жизни. Но стоит ли это делать? Разве это не история любой девочки моего сословия, известная с тех пор как стоит свет? Итак, вам пятнадцать лет, у вас честное сердце; такой же честный мастеровой — ваш жених; но вот уже пятнадцать лет нищета, эта страшная сводница, подтачивает мало-помалу те святые верования, что заключены в сердце вашей матери. Сердце матери очень крепкое, очень сильное, и все же, как ржавчина разъедает сталь, нищета добивается своего. Бедная мать!.. Понимаете ли вы, что, несмотря на все доводы моего рассудка, мое сердце ее оправдывает? Тяготы ее прошлого вселяли в нее страх за меня; она говорила себе: "Моя бедная Маргарита! Она невинна и весела; она любит цветы и песни, любит проводить дни вдали от своей мастерской, гоняясь за бабочками вдоль изгороди из боярышника; бремя нужды, которое я сама так мужественно несла, будет слишком тяжело для нее; она изнеможет, но я не хочу, чтобы она умирала, ведь это моя дочь!" И в ту минуту, когда она говорила себе это, появляется мужчина; он молод и куда более привлекателен, чем бедный мастеровой; он пригоршнями сыплет золото, говорит о любви, о вечном счастье; он сулит богатство… Разве вы сами никогда не хотели совершить путешествие в волшебную страну? Радости богачей и есть для нас волшебные сказки. Мать поверила, что она доверяет свою дочь одному из этих великодушных и блистательных духов; она молчала, отводила глаза, и этим все было сказано… Мать это добрый ангел для бедной девочки; что может сделать ребенок, если добрый ангел покидает его? Вот, сударь, как по большей части становятся теми женщинами, которых вы называете падшими. Так полагаете ли вы, что они тоже не имеют права проклинать и судьбу, и весь белый свет? Чтобы вы поверили, что из их глаз льются слезы, а их сердца кровоточат, разве нужно вам рассказывать, что происходит в их душах, когда они обнаруживают ложь, которой позолотили их падение, и презрение, скрыть которое никогда не удается даже самой любви? Нужно ли вам перечислять их сетования, их угрызения совести, их страхи, когда им говорят, как это вы сделали сегодня: "По какому праву у вас на груди атлас, на плечах бархат, а в волосах цветы?" Из всего, что у вас взяли, вам вернут лишь нищету, в которой вы родились; уступите же место женщине благородной, женщине богатой, которая одна только и имеет право на любовь, на счастье, напрасно обещанные вам! Слава той, что победит, не имея нужды бороться, не имея случая сражаться!

Маргарита говорила все это с сильнейшей убежденностью, которая представлялась Луи де Фонтаньё чуть ли не красноречием и, как и проливаемые ею слезы, возвышала ее в глазах молодого человека.