Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Господин де Монгла собрал кучу золота и банкнот, лежавших на столе перед Луи де Фонтаньё, и унес их в будуар, примыкавший к гостиной; разложив их там на круглом столике, он добросовестно разделил выигрыш на две части.

— Какая чудесная вещь игра! — воскликнул он, пересыпая золотые монеты между пальцами и судорожно комкая банкноты. — Смотрите, же, Фонтаньё: это отнюдь не дурацкий металл и не ничтожные бумажки; в них заключен целый мир счастья и наслаждений; и он весь здесь, в ваших руках: тут и молодость и любовь, тут и удовольствия и дружба… Ах, как прекрасно жить в этом мире!

Но вдруг он заметил, что его молодой друг не обращает особого внимания на небольшое богатство, доставшееся ему по разделу, а стоит, облокотясь, у окна, и мечтательно смотрит на звездное небо.

— Вы не слушаете меня, — продолжал шевалье. — Только не говорите мне, будто хотите спать, иначе я лишу вас звания своего друга; сон — это предрассудок.

— Когда выигрывают, — с улыбкой ответил Луи де Фонтаньё.

— Своими рассуждениями вы сами себе выносите приговор: вы никогда не станете игроком, — сказал г-н де Монгла с подлинным состраданием в голосе. — Но, увлекшись восторгами, я совсем позабыл, что вы влюблены; это, без сомнения, служит вам оправданием, плохим, конечно, но все-таки оправданием… Кстати, — добавил он, указывая на стену, — она здесь!

— О ком вы говорите?

— О Маргарите, черт побери! Вас отделяет от нее простенькая перегородка, а вот и денежки, которые приблизят вас к ней, — добавил он, показывая на кучу банкнот, — если только добрая часть пути уже не пройдена. Не желаете ли, чтобы я постучал в стену и замолвил о вас словечко?

— Не смейте и думать об этом! Разве д’Эскоман сейчас не у нее?

— Да разве вы не слышали, что он отправился домой наполнить свой кошелек? Маргарита порой опустошает его, но законная супруга прекрасного Рауля всегда его пополняет.

При этих словах туман поплыл перед глазами молодого человека: уже не презрение, а отвращение испытывал он к золоту, выигранному им у маркиза.

— Э-э! — воскликнул г-н де Монгла, не переставая и взглядом и осязанием наслаждаться своим золотом. — Среди моих банкнот очутилось то, что не должно входить в мой выигрыш.

— Что же это?

— Талисман Маргариты, черт побери!

— Разорвите его. Не предполагаете же вы, будто я хочу принять двадцать пять луидоров в обмен на браслет, который я ей предложил?

— Конечно, нет, но все, что исходит от того, кого любишь, имеет ценность; так что сохраните это… Позвольте, мне кажется, что на этой бумажке, брошенной вам с таким равнодушием, что-то написано.

Господин де Монгла развернул карту; в самом деле, проколы булавкой не были разбросаны на ней случайным образом: они образовывали хорошо различимые буквы, складывавшиеся в одно слово: "Любите".

— Черт возьми! — воскликнул г-н де Монгла. — Рыбка более прожорлива, чем я предполагал. Теперь, когда вы ее поймаете, мой друг, останется только положить ее на блюдо.

Господин де Монгла подошел поближе к Луи де Фонтаньё, все еще стоявшему у окна.

— Ну что ж, — отвечал тот на реплику шевалье, — как бы ни была чудесна эта рыбная ловля, я, тем не менее, не отведаю рыбки.

— Может быть, вы рассчитываете, что я буду лакомиться ею? В таком случае вы ошибаетесь: тут остается лишь мое желание, но, чтобы там ни говорили мудрецы, его одного недостаточно.

Затем, заметив, что Луи де Фонтаньё бережно держит в руках карту с посланием Маргариты, он продолжал:

— Вот как! Господин гордец, скажите мне тогда, почему вы храните как реликвию этот автограф, если он так мало значит для вас?

— Это первый вексель, выданный под здравомыслие господина д’Эскомана; еще один или два подобных ему, и, не сомневаюсь, он уплатит по ним.

— Ну, если вы заговорили загадками, я ухожу не прощаясь с вами.

Луи де Фонтаньё был в восторге от своего успеха; то, что случилось, превзошло его мечтания, и он вошел во вкус происходящего; задача его облегчалась до такой степени, что ему стало стыдно столь легко завоевывать любовь, которой он приписывал такую высокую цену. От ощущения счастья — а возможно, и от винных паров — он начал откровенничать.

— Вы слишком благосклонны ко мне, шевалье, чтобы я мог делать для вас тайну из моих намерений, — начал он. — Я тем менее расположен к этому, что мои намерения вполне сочетаются с вашими благоразумными советами, которые вы пытались внушить мне сегодня вечером.

— Черт возьми! Мой мальчик, не будем здесь говорить о благоразумии; сейчас не та минута, чтобы проявлять неблагодарность к безумию, принесшему нам сегодня вечером такой успех.

Луи де Фонтаньё не дал смутить себя этой шуткой и продолжал:

— Если вам и показалось, будто я грежу о мадемуазель Маргарите, то это просто потому, что я хочу доказать несчастному д’Эскоману, что он попался на удочку этой девицы, недостойной его, и что ради нее он безрассудно пожертвовал самой целомудренной и самой очаровательной женщиной.

Господин де Монгла вздрогнул, ударил себя по лбу и простер руки к Небу, как человек, запутавшийся в своих предположениях и увидевший, что действительность вышла за пределы возможного. Он собирался уже было ответить, но в это время их несколько раз окликнули; они отошли от окна и вернулись в гостиную. Однако лицо старого шевалье выражало такое глубокое изумление, что каждый из присутствующих обращался к нему с вопросом, не случилось ли с ним чего-нибудь.

— Не пугайтесь, господа, — отвечал он. — Господин де Фонтаньё оказал мне честь сообщить свои взгляды на стрельбу дуплетом, чем сильно озадачил меня: с некоторого времени я стал весьма впечатлительным.

В большинстве романов игроки, не выпуская из рук карты, никогда не упускают случай щегольнуть остроумием; на самом деле у игрока на это нет времени: игра это всепоглощающий недуг, вроде морской болезни.

Молчаливые и мрачные, сотрапезники г-на де Монгла сосредоточили все свое внимание на атаках и ответных ударах: у них это была уже не просто страсть, а исступление. Глядя на них, можно было сказать, что происходит один из тех яростных поединков, столь обыкновенных в XVI и в XVII столетиях, когда одна шайка дворян нападала на другую. Только теперь позвякивание монет пришло на смену бряцанью шпаг, игорные термины — на смену насмешкам, озлобляющим противника, а некоторые междометия, срывавшиеся с досады из уст проигравших, — на смену хрипам умирающих.

Один лишь г-н де Монгла выделялся в этом обществе: он был спокоен, высокомерен, хладнокровен, и все же он проигрывал.

Странное и тем не менее часто встречающееся противоречие: человек, которого в первой половине вечера видели по-детски радовавшимся выигрышу, теперь проявлял необыкновенное безразличие к своему невезению. Он отодвигал от себя проигранные деньги с равнодушием генерала, закаленного в огне баталий, и созерцал свое поражение с философией стоика.