Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Едва она показалась на пороге гостиной, как раздались крики восхищения среди собравшихся там молодых людей, у многих из которых были свои причины польстить г-ну д’Эскоману, восторгаясь его любовницей.

Луи де Фонтаньё сохранял сдержанность.

Каждый мужчина за свою жизнь боготворит и превозносит поочередно разные типы женской красоты; страсть и даже мимолетное увлечение, по сути, столь избирательны, что, пока для них длится царствование одного из этих типов, оно не оставляет места даже заурядному, даже вызванному воспоминанием о прошлом восхищению чем-нибудь еще.

Образ маркизы д’Эскоман заполнял сердце и мысли Луи де Фонтаньё; он оказался предвзятым судьей красоты Маргариты, тем более что победа над ней казалась ему легкой, и, со слов шевалье де Монгла, прекрасную шатодёнскую куртизанку не приходилось долго уговаривать.

Ему казалось невозможным, что он не сумеет убедить маркиза в его ошибке и это пошлое создание послужит препятствием к тому, чтобы вернуть его, смиренного и кающегося, к ногам восхитительнейшей из женщин.

Он чувствовал себя исполненным рвения приняться за дело, начать которое еще несколько мгновений до этого ему было довольно страшно.

Луи де Фонтаньё не был единственным, кто наблюдал за молодой парой; г-н де Монгла также не терял ее из поля зрения. Когда г-н д’Эскоман и его спутница заметили среди гостей Луи де Фонтаньё, маркиз приветствовал его улыбкой, глаза же прекрасной шатодёнки сделались еще более томными, а щеки ее заалели, и шевалье стал радостно потирать руки.

Маркиз д’Эскоман представил Луи де Фонтаньё Маргарите. В манерах маркиза ничего не оставалось от напускной веселости и беззаботности, с какими он утром обращался к жене; он был серьезен и со своей любовницей держал себя чуть ли не уважительно; по тому, как он заботился сгладить двусмысленность ее положения и возвысить ее в глазах своих друзей, было видно, несмотря на выказываемый им скепсис, что молодой дворянин полностью находится под влиянием этого прекрасного образчика мещанской чувственности.

— Итак, какого вы мнения? — спросил маркиз, проводив Маргариту к креслу и вернувшись к Луи де Фонтаньё.

— О чем вы спрашиваете?

— О Маргарите, черт побери!

— Если уж следует быть искренним, я признаюсь, не имея намерений проводить тут сравнение, которое будет совершенно неуместным, что мое утреннее знакомство с госпожой маркизой вредит вечернему знакомству с этой барышней.

— Странный же у вас вкус! — заметил г-н д’Эскоман с таким безразличием, как будто говорили о посторонней женщине, а не о его собственной жене, однако на лице его промелькнули подозрительность и недоверие.

Слова маркиза раскаленным железом коснулись сердца молодого человека, и он почувствовал к Маргарите жгучую ненависть; могли он простить ей, что ее пытаются противопоставить его солнцу?

Маркиз д’Эскоман, толи успокоенный этим пренебрежительным отзывом Луи де Фонтаньё, то ли не желая выставлять себя в смешном виде из-за своей ревности, потребовал, чтобы молодой секретарь на правах героя дня занял за обеденным столом место рядом с Маргаритой.

Утверждают, будто испытываемые нами чувства имеют особый характер, когда они находят свое словесное выражение, характер, который легко распознать; что бы там ни говорили, если дело касается любви, ничто так не бывает похоже на правду, как ложь; и женщины скорее поддаются лжи, нежели правде, ведь ложь, из боязни показаться невыразительной, без стеснения пользуется преувеличениями, которые нравятся им более всего.

В своем рвении достойно исполнить принятую им на себя роль, Луи де Фонтаньё одолевал красавицу-соседку самой многозначительной услужливостью и самыми восторженными комплиментами.

К его великому удивлению, Маргарита оставалась холодной и сдержанной, отвечая ему ничего не значащими словами, так что молодому человеку с большим трудом удавалось поддерживать с ней разговор на том же уровне, на каком он начал его.

Зато г-н д’Эскоман сурово нахмурил брови, видимо желая тем самым показать, что поведение его нового друга ему малоприятно.

По окончании ужина, когда г-н Бертран с прислугой заменяли скатерть на зеленое сукно, шевалье де Монгла подошел к Луи де Фонтаньё, пребывавшему в совершенной растерянности от полного достоинства и сдержанности поклона, каким удостоила его молодая шатодёнка, когда он проводил ее от стола.

— Ну, так как идут ваши дела? — спросил старый дворянин у секретаря.

— Плохо, — с улыбкой отвечал Луи де Фонтаньё. — Я считаю, что вы оклеветали мадемуазель Маргариту.

— Полно! Давайте-ка продолжайте… но только не так, как начали. Мужчины весьма тщеславны, иначе говоря, они весьма глупы! Конечно же, я обобщаю, и вы не имеете права оскорбляться моим мнением. Чтобы выручить сотню су, сбывая какой-то хлам, они проявляют чудеса дипломатии, как если бы продавали целый народ или возводили на престол короля, но лишь только дело коснется их тщеславия, они не хотят понять, что мало сказать: "Я этого очень хочу!", чтобы их поймали на слове.

— Вы хотите сказать…

— … что вы проявляете чересчур много услужливости, — продолжал шевалье. — Кстати, вы не увлекаетесь ловлей рыбы на удочку?

— Нет, но к чему такой вопрос?

— А к тому, что умение удить могло бы помочь в вашем положении. Вот вы видите, как плавают чудесные рыбки, вы уже предвкушаете, как будете лакомиться ими, приготовленными под винным соусом, вы бросаете им под нос приманку, водите ею от их головы до основания хвоста, а они — никакого внимания. Тут вы притворяетесь, будто хотите выдернуть удочку, и они набрасываются на наживку с такой жадностью, что крючок вонзается им до самого горла. То же самое и женщины, любезный мой друг.

— Я воспользуюсь вашими советами, шевалье, но, признаюсь, надежды мои значительно уменьшились за последний час.

— Но вы ведь не сделали по отношению к Маргарите то, что делали сегодня утром, стоя напротив этого милого д’Эскомана? В глаза! Всегда нужно смотреть в глаза и другу и противнику. А женские глаза слишком поздно постигают умение лгать.

— Ваши слова придают мне чуточку храбрости, а мне она сейчас так нужна, ибо я уже почти отказался от этой победы, хотя вы не можете себе представить, какую цену я ей придаю.

— Вероятно, вы дали обет какой-нибудь святой?

— Возможно.

— Ну что ж, признаюсь вам, всему здесь происходящему я придаю такое же значение, как и вы, хотя, вероятно, руководствуюсь иными мотивами.

— Благодарю вас, шевалье, и если я со своей стороны могу чем-то услужить вам…

— Вы вполне можете это сделать… Вы когда-нибудь играли в карты?

— Никогда.

— Тем лучше! Вот оставшиеся у меня двадцать пять луидоров; естественно, они принадлежат вам, поскольку это вы мне их одолжили; тем не менее я отдам вам пока только двенадцать с половиной, а остальные предоставлю вам во временное пользование; я верю в счастье, которое улыбается начинающим; это старое суеверие игрока, и я буду чрезвычайно вам признателен, если вы меня за это простите; играйте, и мы поделим выигрыш на двоих.