Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

— … добавив при этом: "Шевалье де Монгла, позаботьтесь о меню!"

— Да, именно так.

— Ну что ж, когда вы пришли в трактир, вы как раз и застали меня, и можете это засвидетельствовать, за исполнением моих обязанностей.

— Как раз здесь между нами различие: я вот сомневаюсь, особенно после того, что услышал от вас, приступать ли мне к своим обязанностям.

— Вы подразумеваете ваши обязанности сотрапезника или любовника?

— Не вы ли меня убеждали, будто одно не может обойтись без другого?

— Этого я и опасаюсь.

— Но у меня есть еще время, поймите меня, шевалье… Под каким-либо предлогом я могу извиниться и не присутствовать на этом ужине.

Шевалье пристально посмотрел на Луи де Фонтаньё и спросил:

— Искренне ли то, что вы мне тут говорите?

— Вне всякого сомнения, — пробормотал молодой человек.

— Ну что ж, поступайте таким образом: тем самым вы проявите не только геройство, но и благоразумие.

— Как? И подобный совет даете мне вы, шевалье?

— А разве вы не у меня просили совет?

— Да, но я полагал…

— А! Так вы полагали, что я могу посоветовать вам что-то другое?

— Мне казалось, после сказанного вами вчера в клубе, что…

— Как же велик господин Талейран, говоривший, что следует остерегаться первого впечатления!

— Так оно было хорошее?

— Нет, случайно на этот раз оно было плохое, и я замечаю, молодой человек, что вы слишком рано воспользовались моими дурными советами, которые я дал вам в минуту гнева, ведь я тогда подумал про вас, что вы достаточно красивый малый, чтобы сказать, как Цезарь: "Пришел, увидел, победил".

— Признаюсь вам, шевалье, что я совсем не понимаю ваших слов.

— Мне такое известно. Бывают такие минуты, когда я сам не понимаю себя; например, в те довольно редкие, к счастью, промежутки времени, когда мой рассудок берет верх над моим сумасбродством.

— Извольте объяснить.

— Я буду кристально ясен; слушайте меня внимательно, я буду вас поучать… Мое дорогое дитя! Город Шатодён, который знает все, которому известно, что происходит в сердцах его обитателей, равно как и то, что содержится в их кошельках, — город Шатодён вчера единодушно утверждал, будто господину Луи де Фонтаньё не вскружила еще голову ни одна юбка — ни шелковая, ни ситцевая. И я разделял мнение города Шатодёна. Однако, когда вы сами признали, что носите в правом кармане своего жилета безделушку из зеленого и белого шелка, что таким чудесным образом сохранила вам жизнь, я подметил, какие одновременно смущенные и томные взгляды вы бросали на этот предмет, и нашел, что они слишком выразительные, чтобы исходить от человека равнодушного. И тут мне показалось, что под игрой здесь кроется любовь, причем, учитывая мое предисловие, продукт этот должен быть совсем свежим.

— И к какому же выводу вы пришли?

— Я огляделся вокруг и не нашел никого более проворного в делах снабжения, чем Маргарита. А уж когда вы открыто выразили ваше желание встретиться с купчихой, то мне стало очевидным, что такой товар вам подходит.

— Вы предвидите какие-либо затруднения в осуществлении моего желания? — спросил Луи де Фонтаньё; убежденный в исключительности своего плана, он совсем не был раздосадован тем, что оставляет г-на де Монгла в заблуждении.

— Огромные! — отвечал тот.

— Так она сирена, чародейка, волшебница, эта самая Маргарита Жели?

— Да! Именно сирена! Formosa supemem Ибо, хотя я никогда и не видел ее ниже пояса, у меня есть все основания считать, что там у нее рыбий хвост; но что меня тревожит больше всего в отношении вас, мой юный друг, так это вовсе не сама девица, а те, кого ваша связь с нею сделает вашими постоянными спутниками; и, к моему огорчению, что при любых условиях это будет способствовать тому, что юноша, к которому я искренне расположен, собьется с пути.

— Вы очень добры, шевалье, но и меня смущает одно обстоятельство.

— Какое же?

— Ведь те, о ком вы говорите, это и ваши друзья.

— Действительно, прекрасная рекомендация!

— Какие же неприятности я могу испытывать от связи с ними?

— Тысячу в одной!

— И какую же?

— Вам придется свою бедность поставить рядом с их богатством.

— Как бы я ни был беден, — заявил Луи де Фонтаньё, покраснев, — в этих господах я могу видеть всего лишь равных себе, с кем мое положение велит мне поддерживать дружеские отношения.

— Да, я понял теперь: вам нужны истины голые, как рабыни турецкого султана. Что ж, рассчитывайте на меня: я совлеку с них одежды и оставлю их перед зеркалом. Звание дворянина, в которое, как я прекрасно вижу, вы верите, это золотая монета, изготавливаемая из медных кружков; ценности у нее не больше, чем у талисмана; но, поскольку дворянин повержен на землю вместе с донжонами своих предков, не следует полагать, что нивелировщики выровнили почву, как они утверждают; их косы зазубрились о замковые камни сводов, об изваяние золотого тельца, и, пав ниц у его ног, они стали трудиться на него, они стали во сто крат преувеличивать его значимость; равенство столь же несбыточно в наше время, как и во времена наших отцов; нет больше знати и простолюдинов, но остаются богатые и бедные, и я полагаю, что поборники равенства скорее проиграли, чем выиграли… Родовая аристократия была, по сути, неплохой чертовкой; сколько раз я мог видеть, как ученость, талант и даже злонравие служили к ее выгоде! Числа — это отвлеченные понятия, рядом с которыми даже сам рассудок имеет жалкий вид: богатство и есть число; и если у вас нет звонкой монеты, которую вы можете противопоставить тем деньгам, что оно вам демонстрирует, вам придется платить разного рода подлостями, низостями и унижениями. Вас такое прельщает, мой юный друг? Говорите; у меня в памяти найдется много того, что вызовет у вас отвращение, ибо уже давно у меня более нет другой монеты. Напрасно вы будете вдыхать жизнь в ваше почившее дворянство: вам не оживить его, оно мертво, и мертво бесповоротно! Вы перешли из первого сословия в последнее; так примите же мужественно свою участь, как принимали участь оставаться простолюдинами те, кому не на что было купить дворянское звание; не рядитесь же в пороки, которые будут так же смешны на вашем челе, как таз брадобрея на голове Дон Кихота; раз вы бедны, раз вам нужно содержать мать, выдать замуж сестру, завоевать себе положение в обществе, подумайте обо всем этом и смиритесь, что вам следует быть трудолюбивым, бережливым и добродетельным; это неприятно, я понимаю; но с тех пор как стоит свет, эти три качества были уделом обираемого люда, к которому вы отныне принадлежите.

— Позвольте, шевалье, — сказал Луи де Фонтаньё, удивленно глядя на г-на де Монгла, — я вас больше не узнаю; у меня такое впечатление, словно я вижу перед собой одного из семи греческих мудрецов.