Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Но были и другие корыстные причины, делавшие Маргариту дорогой для маркиза д’Эскомана.

Помимо того, что она развлекала его праздность, льстила его самолюбию и являла собой крупный капитал, не по летам истрепанный дворянин охотно приспособился к пылкой чувственности этой красавицы-плебейки.

Наконец, была и последняя причина, господствовавшая над всеми остальными.

Что скажут в обществе, что скажут в клубе, что скажет Монгла, когда станет известно, что красавец маркиз д’Эскоман, блеск и слава области Дюнуа, претендовавший возродить в ней столичный дух, обманут, одурачен, осмеян той, что еще вчера была бедной гризеткой?

Размышляя о том, что им, вероятно, утрачено, маркиз тяжело вздыхал; когда же он задумался о том, что его ожидало, то испытал подлинный приступ гнева. После того как этот первый порыв ярости прошел, из глаз маркиза потекли горькие слезы, и такое доказывает, что источник этой росы печали не всегда находится в сердце человека.

Он побледнел, губы его судорожно сжались, лицо исказилось и приняло такое же выражение, как и накануне вечером под впечатлением проигрыша в игре.

Мысленно он искал в своем окружении того, кто мог похитить у него Маргариту или ради кого Маргарита могла изменить ему; он перебрал всех своих знакомых, всех своих друзей, и менее всего его подозрение пало на Луи де Фонтаньё; в итоге он остановился на мысли, что это пошлое мимолетное увлечение Маргариты каким-нибудь актером или гарнизонным унтер-офицером.

Мысль эта весьма помогла отогнать от него воспоминания об этой девице; если все это так, то стоила ли она сожалений? В конце концов, она почти неспособна вести беседу! Красивая статуя, и только! К тому же связь с ней отжила свое, так что можно воспользоваться удобным случаем и, меняя лошадей в своей конюшне, сменить и любовницу; это непременно должно заслужить восхищение членов клуба, если только удастся их убедить, что все произошло по его желанию. Но как он ни старался преувеличить недостатки своей любовницы, внутренний голос, наоборот, умножал ее достоинства. И чтобы не слышать его, маркиз попытался впасть в то умышленное дремотное состояние, в котором человек принимается решать гамлетовский вопрос "Быть или не быть" и пребывает как бы между небом и землей, а мысли его находятся в таком смятении, что он перестает ощущать себя. И тогда он услышал похоронный звон, начавшийся с однообразного колокольного гула; постепенно этот неясный звук стал более определенным, превратился в голос, слог за слогом произносивший и повторявший имя Маргариты со всей выразительностью, какую любовное упоение могло внушить маркизу, рисовавшему себе в это время многочисленные, но отчетливые сцены прошлого, когда это имя произносилось.

Этот кошмар выводил его из себя; просыпаясь, он обвинял Маргариту в неблагодарности, упрекал ее в благодеяниях, какими он ее осыпал, и в числе этих благодеяний не преминул поставить на одно из первых мест совращение, жертвой которого стала эта молодая женщина; затем в голове у него промелькнули мысли о мщении.

Эти мысли напомнили ему о роли, какую он играл в обществе; он подумал, что такая месть сделает еще более смешным его положение; он понял, что честь обязывает его казаться совершенно равнодушным к потере мадемуазель Маргариты и заставлять всех предполагать, как ему это уже приходило в голову, что это он сам спровоцировал разрыв с надоевшей ему любовницей.

Эти размышления несколько вернули ему утраченную силу духа: из страха показаться смешным, он сумел скрыть свою печаль и обуздать свой гнев.

Ему было важно первым распространить эту новость; он оделся и вышел из дому.

Большинство его друзей в этот час должны были еще спать, но среди приглашенных на вчерашний ужин было два драгунских лейтенанта, в ту пору откомандированных в Шатодён, и они вполне могли находиться на дежурстве в казарме, чтобы развеять ночную усталость.

Господин д’Эскоман неспешным шагом двинулся в сторону казармы, заметил этих офицеров и подошел к ним. Завязался разговор, и, переходя от одной темы к другой, причем тем более удачно, что выглядело это совершенно ненамеренно, маркиз объявил им, что он дал отставку своей любовнице; г-н д’Эскоман добавил, что, если у них есть виды на нее, он будет чрезвычайно рад оказать им содействие.

Затем последовали весьма кичливые и достаточно вольные похвалы достоинств Маргариты.

Господин д’Эскоман знал, что он обеспечил этих господ темой для разговора за завтраком; что разговор этот состоится в кофейне, вестись будет громким голосом и получит столько слушателей, что, вероятно, итогом его станет своего рода сигнал "Седлай!", предназначенный разбудить спящих, ради мнения которых он все это устроил.

Он вернулся к себе, сбросив с себя маску, ибо у него больше не было в ней надобности, и был с Эммой более раздражительным, чем когда-либо прежде. Очевидно было, что он считает свою жену сопричастной к проступкам соперницы, которую он же сам ей и дал.

В свой обычный час г-н д’Эскоман отправился в клуб; собрание здесь было многочисленное, но не такое разобщенное, как всегда. Все присутствующие стояли вокруг игорного стола, за которым двое молодых людей играли в карты.

Когда г-н д’Эскоман вошел, в зале послышался довольный шепот.

Маркиз собрал все свои силы, предчувствуя, что ему предстоит решительная борьба; он ощущал это тем более, что первым, кого он заметил, войдя, был шевалье де Монгла: глаза его хитро блестели, а на губах играла плохо скрываемая радостная улыбка.

— Вы пришли как нельзя кстати, мой дорогой д’Эскоман; теперь нет необходимости заканчивать эту нелепую партию, в которую втянул нас этот бес де Монгла, — обратился к нему один из двух игроков, чье лицо выражало после прихода маркиза некоторое беспокойство.

— С каких это пор мое присутствие может помешать вашим удовольствиям или приостановить их? Если вам нужен партнер, я к вашим услугам.

— Я же вам говорил, что д’Эскоман найдет мою идею великолепной! — воскликнул г-н де Монгла.

— Подождите, дайте ему возможность узнать ее сначала, а потом уж аплодируйте себе изо всех сил, Монгла, — сказал игрок, начавший разговор. — Представьте себе, мой дорогой маркиз, по городу разнесся слух, будто вы порвали с мадемуазель Маргаритой, но мы не хотим этому верить.

— Благодарю вас за такое мнение обо мне, — с продуманной иронией в голосе отвечал г-н д’Эскоман. — А почему бы мне и не бросить Маргариту? Разве это не вполне простой, вполне естественный и логичный конец в подобного рода связях? Наша связь длилась три года и, тьфу, уже почти превратилась в брак! А поскольку я испытываю отвращение ко всему, что касается семейной жизни, в особенности к слезам, крикам и зубовному скрежету, то я и поторопился с разрывом.