Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Самый привередливый желудок бывает у тех, кто хорошо пообедал. Луи де Фонтаньё питался мечтаниями, но он был из тех людей, кому мечтаний доставало, чтобы насытиться.

Но это было еще не все; Маргарита не осознавала всей опасности, стоявшей за разногласиями в их любви; заурядная по натуре, она не способна была понять целомудренности и нежности любви, подобной той, что питал в святилище своего сердца молодой человек, и, вместо того чтобы воспользоваться скрытыми и обходными путями, которые, возможно, и позволили бы ей добиться успеха, она в лоб нападала на страсть, составлявшую помеху ее желаниям, и делала это так неловко, что лишь усиливала ее; она пускалась в клевету на г-жу д’Эскоман, клевету, вынуждавшую собеседника Маргариты настаивать на добродетелях и достоинствах той, которую он любил.

Если же она пыталась разыгрывать меланхолию, то получалось еще хуже.

Истинная меланхолия подобает лишь душам, обладающим некоторой твердостью; слабым натурам ведома лишь грусть, напоминающая меланхолию, но она не такая упорная, не так ясно выраженная. Неотступная мысль, терзавшая рассудок Луи де Фонтаньё, сделала скучными для него все развлечения; но у него не было сил бежать от них, как не было энергии искать их; и он терпел их, потому что при таком состоянии его души всякое волнение, всякое усилие были ему невыносимы, как и шум, раздававшийся рядом с ним, когда он странствовал в мире грез.

Таким образом, он продолжал посещать Маргариту Жели и оставался ее любовником, руководствуясь тремя чувствами — жалостью, тактом и долгом.

Кроме того — следует говорить все, — шевалье де Монгла внушил ему мысль о том, что, вольно или невольно лишив ее прежнего положения, он теперь не вправе был уклоняться от ответственности за судьбу несчастной девушки. Вот почему Луи де Фонтаньё так щедро одаривал ее деньгами, выигранными в карты, пытаясь своей расточительностью кое-как успокоить собственную совесть.

В конце концов, роль жертвы всегда доставляет тем, кто принимает ее, тайные утешения; так и Луи де Фонтаньё не без некоторой восторженности думал о том, что он пожертвовал собой ради счастья обожаемой им женщины; и поэтому, в особенности после возвращения г-на д’Эскомана в Шатодён, он счел, что обязан навсегда сохранить за собой эту роль жертвы; он держался возле Маргариты, чтобы противодействовать мечтам маркиза о прекрасной шатодёнке. С другой стороны, болезнь Эммы сблизила Луи с ее супругом; слухи, ходившие в обществе о состоянии молодой женщины, были неточны и противоречивы. Полный тревоги, Луи де Фонтаньё бродил вокруг особняка д’Эскоманов, надеясь встретиться с Сюзанной; но гувернантка не отходила от своей госпожи, и молодой человек вынужден был обратиться с расспросами лично к г-ну д’Эскоману.

У Эммы было слишком мало необходимых средств, чтобы удержать распутника, чтобы вынудить г-на д’Эскомана продолжительное время добиваться осуществления супружеской прихоти или корыстного расчета, приведшего его к жене. Увидев неожиданное сопротивление, оказанное Эммой его желаниям, он вернулся к своим прежним привычкам; болезнь жены лишь усугубила их, маркиз воссоздал свой прежний отряд прожигателей жизни, и он не сомневался, что ему удастся завербовать в него своего преемника, нового любовника Маргариты; у г-на д’Эскомана было немало причин, чтобы поступить таким образом. Вот почему он проявил по отношению к Луи де Фонтаньё самую искреннюю сердечность, тем не менее весьма легкомысленно отвечая ему на вопросы, которые, по мнению маркиза, не могли так уж сильно затрагивать интересы его прежнего противника.

Молодой человек был в восторге от подобного приема, обещавшего ему пусть и не желанное место у изголовья Эммы, но, по крайней мере, возможность быть постоянно в курсе того, как протекает ее болезнь.

Некоторое время спустя у него появилась еще одна причина радоваться дружеской симпатии, проявляемой к нему г-ном д’Эскоманом.

С тех пор как Луи де Фонтаньё показалось, что маркиз не интересуется больше своей бывшей любовницей, он все реже и реже стал посещать Маргариту; тем не менее однажды, спускаясь из ее комнаты по слабо освещенной лестнице, он столкнулся с женщиной, лицо и фигура которой поразили его: в темноте ему почудилось, что он узнал в ней гувернантку г-жи д’Эскоман.

Появление Сюзанны в доме, где жила Маргарита, показалось ему странным; хотя, обдумав все это, молодой человек уже вышел на улицу, он не смог устоять перед любопытством и снова поднялся по лестнице.

Маргарита занимала второй этаж дома на улице Кармелитов; на третьем этаже находились три мансарды, в двух из которых ночевали подмастерья шляпника, имевшего в нижнем этаже того же дома свою мастерскую, и возвращались они к себе только вечером; третья мансарда служила жилищем вязальщице тапочек, которую все звали матушкой Бригиттой; вместе с ней жил мальчик лет десяти или одиннадцати, ставший сиротой после того как умерли его родители — дочь и зять бедной старухи — и находившийся на ее попечении.

Маргарита, сострадательная, как все простые девушки, часто вызывала жалость Луи де Фонтаньё к бедам матушки Бригитты, и он вручал своей любовнице милостыню, предназначенную для бедного хозяйства; новая милостыня была подходящим поводом, чтобы зайти к старушке.

И он решительно постучал в дверь мансарды.

Его палец еще барабанил по доске, когда дверь отворилась и на пороге показались матушка Бригитта; отклик на призыв последовал так скоро, что ему показалось, будто старуха ожидала его визита.

Она низко, чуть ли не уходя в землю, поклонилась Луи, и он воспользовался этим ее движением, чтобы окинуть взглядом убранство убогой комнаты; по правде говоря, это было нетрудно сделать.

Он увидел Никола — так звали внука старухи, внимание которого было настолько поглощено двумя занятиями сразу, что он даже не обернулся на шум открываемой двери.

В одной руке Никола держал гребень и с остервенением водил им по своим стоящим дыбом волосам, а другой пытался снять пробу с обеда и ухватить какой-нибудь кусок из котелка, стоявшего на глиняной печи, котелка, откуда витками вырывался пар, аппетитный запах которого вполне объяснял рвение, проявляемое метром Никола, чтобы использовать досуг, предоставленный ему бабушкой.

Ни один из трех стульев, составлявших всю обстановку чердачной комнаты, не был сдвинут с места, а сама она казалась слишком узкой, чтобы кто-нибудь — и тем более с телосложением Сюзанны — мог утаить здесь свое присутствие. Определенно, вовсе не к матушке Бригитте приходила кормилица г-жи д’Эскоман, если только это была она.

Луи де Фонтаньё стал расспрашивать старуху, но она была глуха и отвечала ему лишь новыми поклонами, доходившими до коленопреклонения, и горячей признательностью за полученные ею благодеяния.