Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Наконец они покинули кладбище. С одной стороны Эмму поддерживал г-н де Монгла, с другой стороны она опиралась на Луи де Фонтаньё. Влюбленные не могли беседовать между собой, поскольку их стесняло присутствие шевалье.

Старик с присущим ему опытом и здравомыслием объяснял г-же д’Эскоман все, что ей следовало сделать, чтобы выйти из того затруднительного положения, в котором она оказалась по собственной неосторожности, и молодая женщина лишь пожатием руки своего возлюбленного, на которую она опиралась, могла сказать Луи де Фонтаньё: "Я люблю вас!"

Правда, время от времени она все же отвечала г-ну де Монгла, но лишь для того, чтобы поручить ему заботиться о его друге, и делала это с горячностью, доказывавшей молодому человеку, сколь горестна была для бедной Эммы эта разлука.

Они остановились отдохнуть на пригорке, в четверти льё от города. Сюзанна подошла к Луи де Фонтаньё; она опасалась, что, когда дело дойдет до последних прощаний, он не подумает о ней, и хотела проститься с ним заранее. Кормилица обратилась к нему с тысячей просьб не забывать ту, что пожертвовала ради него всем. Перед лицом горестей, которым г-жа д’Эскоман уже была обязана ее вмешательству, Сюзанна испытывала страхи, предвещающие угрызения совести; ей было необходимо услышать успокоительные слова о будущем ее воспитанницы.

Слезы и отчаяние Луи де Фонтаньё явно свидетельствовали о его любви, и гувернантка могла надеяться, что она не обманулась в своих предположениях.

Наконец в ложбине послышалось грохотание катящегося по мощеной дороге экипажа, похожее на отдаленные раскаты грома. Эти звуки оказали на молодого человека то же впечатление, какое производил на приговоренного к смерти шум повозки, в которой его должны были отвезти на казнь.

Ему хотелось бы, чтобы этот экипаж развалился, не доехав до них.

Вскоре они заметили свет фонаря, который, словно блуждающий огонек, мерцал на черном пологе сгустившегося на горизонте мрака.

Господин де Монгла, человек предусмотрительный, выбрал для ожидания то место, где дорога шла в гору, вынуждая лошадей замедлять бег. Он окликнул почтальона; у того оказалось два свободных места.

У молодого человека исчезла последняя надежда.

В последний раз влюбленные бросились в объятия друг друга и долго стояли обнявшись. Маркиза была так глубоко взволнована, что она находилась в полуобморочном состоянии, когда Луи и шевалье сажали ее в карету, где уже находилась Сюзанна.

Луи де Фонтаньё опустился на придорожную груду камней, несмотря на то что шевалье пытался увести его.

Он смотрел вслед удалявшейся карете, пока мог ее видеть, и прислушивался к глухому шуму колес и дребезжанию колокольчиков, пока ветер не унес эти звуки.

Ему казалось, что это его собственную душу так быстро увозила от него пятерка лошадей мальпоста.

Шевалье де Монгла всячески пытался взбодрить Луи де Фонтаньё: сначала упреками, затем шутками и, наконец, обещаниями самых радостных надежд.

Но, несмотря на все старания своего старого друга, молодой человек оставался грустным и погруженным в скорбь; он, казалось, не слушал его и заговорил лишь при входе в город, и то для того, чтобы отказаться от уговоров шевалье отправиться вместе с ним к дому человека, сдававшего внаём экипажи.

Достойный дворянин утверждал, что Луи де Фонтаньё обязан сменить маркиза д’Эскомана, стоявшего в засаде уже в течение трех часов; старик ожидал столько удовольствия от этой грубоватой шутки, что лишь с некоторым трудом от нее отказался.

Но молодой человек находился в таком душевном состоянии, что г-н де Монгла был для него плохим утешителем. Шевалье, никогда не испытывавший подобных печалей, ничего не мог в них понять; его любовные истории ничуть не были похожи на ту, что случилась у Луи де Фонтаньё. Они напоминали толстощеких и украшенных ленточками амурчиков, пухлых и цветущих, образчики которых живописцы XVIII века помещали над всеми дверями и каминами, легкокрылых мотыльков, веселых и смеющихся, вечно порхающих и собирающих нектар и никогда не ведающих иных слез, кроме тех, что роса оставляет в цветах розы, стебель которой никогда не обагряли кровью загрубелые пальцы; если же им случалось извлекать стрелу из своего колчана, они сохраняли при этом благодушную физиономию повара, приносящего жертвоприношение лишь для вящего веселья и сохранения навеки человеческого рода.

Так что г-ну де Монгла не могла прийтись по вкусу грусть его молодого друга.

— Зачем же плакать? — говорил он ему. — На вашем месте я бы выделывал батманы в антраша до самого шпица колокольни святого Петра.

И в подтверждение своих слов шевалье изобразил жете-батгю, но мостовая, ставшая скользкой от ночной влажности, никак не давала старику исполнить этот прыжок таким образом, чтобы это его удовлетворило, и ему пришлось несколько раз начинать все сначала.

— Как же так, — продолжал он после этого, — очаровательнейшая из городских дам, образец истинной добродетели нашего общества, проникается к вам расположением… Да что я говорю о расположении? Она безумно влюбляется в вас, влюбляется до беспамятства, а вы еще тут корчите такую мину, будто дьявола хороните. Черт возьми! Кто мне подсунул (тут шевалье употребил более крепкое выражение) этакого Амадиса? А что бы вы сказали, если бы она, как ей, возможно, следовало бы сделать, приказала своим лакеям вышвырнуть вас за дверь? Всему свое время, мой милый мальчик; приберегите ваши вздохи для того, чтобы возложить их к ее ногам; Революция настолько все перевернула, что женщинам такое нравится; но сейчас, вдали от нее, верните себе веселое настроение, у вас столько поводов для этого. Не хотите ли вы нанести вместе со мной короткий визит этому храбрецу д’Эскоману, а то он, должно быть, изнывает от скуки, словно ларь в окружении охапок сена и морд жующих это сено лошадей? А ведь это было бы так забавно и наверняка могло бы вас развлечь! Но я не оставлю вас умирать от тоски; я обещал это вашей обворожительной маркизе, и мне хотелось бы, чтобы вы при встрече с ней тут же засвидетельствовали, как этот старый дурак Монгла держит слово; вот вам еще одно предложение: давайте постучимся в дверь к бесподобнейшей госпоже Бертран! Муженек ее, конечно же, немного поворчит, но если он будет слишком шуметь, то живо у нас сядет в собственный котел; что же касается его половины, то она будет безумно рада видеть меня. Закончить эту ночь в обществе веселого товарища, красивой женщины, за полдюжиной бутылок шампанского — черт побери, такое утешит меня, даже если наступит конец света.